Клянусь душою, вызов!

Бенволио

Наш друг ответить на него сумеет.

«РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА»

Трагедия эта при жизни Шекспира была издана три или четыре раза – в 1597, 1599, 1609 годах и еще один раз, неизвестно в каком году, прежде чем она была включена в F (фолио) 1623 года. Ввиду чрезвычайной краткости текста первого издания (2232 строки вместо 3007 строк второго издания) долгое время думали, что это две последовательные редакции пьесы, принадлежащие самому Шекспиру, который после 1597 года сам переделал свою трагедию, расширив ее. Но затем было выяснено, что Q (кварто) 1597 года является «воровским», сильно изувеченным и сокращенным изданием, к которому Шекспир не имел никакого отношения. Вероятно, пьеса возникла на несколько лет раньше ее первого издания; об этом говорят неровность ее стиля, обилие эвфуизмов и целый ряд других стилистических признаков, указывающих на раннюю манеру Шекспира. Полной определенности тут нет, но большинство критиков датируют пьесу 1595 годом или даже ранее.

Еще больше, нежели значительное число прижизненных изданий, о популярности пьесы в шекспировские времена свидетельствует то, что в фолио 1623 года, находившемся в читальном зале Оксфордского университета, наиболее замусолены уголки страниц, содержащих данную трагедию, и из них те, где напечатана ночная сцена свидания (III, 5).

История юной любви двух отпрысков враждующих домов, кончающаяся трагически вследствие случайного рокового недоразумения, много раз обрабатывалась уже в древней литературе, и тема эта была хорошо известна Шекспиру хотя бы по истории Пирама и Фисбы, забавно использованной им в «Сне в летнюю ночь». Но в данном случае, как показывает итальянская оболочка трагедии, эта тема была взята им из новелл и драм итальянского Возрождения.

Самая ранняя из сохранившихся обработок этого сюжета, крайне популярного в ренессансной Италии, принадлежит Мазуччо («Новелино», 1476 г.; новелла 36), у которого любящие носят еще другие имена и события происходят в Сьене. Но уже у Луиджи да Порто («История двух благородных любовников», около 1524 г.) действие перенесено в Верону, любящие получили имена Ромео и Джульетта, а кроме того, получили фамильные имена упоминаемых Данте враждующих семей – Монтекки и Капулетти («Чистилище», VI, 106). В этой форме от да Порто сюжет перешел к Больдери («Несчастная любовь», 1553), Банделло («Новеллы», 1554), Луиджи Грото (трагедия «Адриана» изд. 1578 г.) и, наконец, к Джироламо делла Корта, который в своей «Истории Вероны» (1594 – 1596) выдает эту повесть за истинное происшествие. Вероятно, вскоре после этого и была сфабрикована явно поддельная гробница Ромео и Джульетты, которую до сих пор показывают в Вероне туристам.

Рассказ Банделло послужил основой для драмы Лопе де Вега «Кастельвины и Монтесы» (около 1600 г.), а, кроме того, французский перевод его, сделанный Пьером Буато («Трагические истории», 1599), был в свою очередь переведен на английский язык Пейнтером в его «Дворце наслаждений» (1565 – 1567) и свободно обработан в обширной поэме (более 3 000 стихов) Артура Брука «Ромео и Джульетта» (1562). Именно последняя и послужила Шекспиру главным, а может быть, даже единственным источником для его пьесы. Правда, сам Брук сообщает, что он уже видел на сцене пьесу на этот сюжет. Если принять это свидетельство за чистую монету, можно было бы предположить, что трагедия Шекспира восходит не к поэме Брука, а является переработкой упоминаемой им пьесы. Но беглость его упоминания оставляет неясным, где он ее видел и не была ли эта пьеса итальянской (вроде трагедии Грото), или, быть может, даже латинской (у самого Брука герой носит латинскую форму имени – Romeus). Да и не является ли эта пьеса просто выдумкой Брука? Не забудем, что в эту эпоху лучшей рекомендацией какой-либо истории все еще была (как и в средние века) не новизна ее, а именно ссылка на то, что она уже рассказывалась раньше. Проще и естественнее поэтому допустить, что именно и только поэма Брука, с которой пьеса совпадает и в целом и во множестве деталей, послужила источником последней.

Но в то время как поэма Брука представляет собой тягучее и мало художественное произведение, Шекспир создал из того же самого материала подлинный шедевр. Он внес в свой образец ряд новых лирических и патетических черт, углубил или переосмыслил большинство характеров персонажей, привнес удивительно яркие нежные краски и в результате этого придал всей истории совсем иной характер, чем тот, какой она имела у Брука и, добавим, у большинства старых итальянских авторов.

Начнем с внешних, но очень глубоких по смыслу черт. Тогда как у Брука действие длится девять месяцев и влюбленные целых три месяца наслаждаются своим счастьем, у Шекспира действие уложено всего в пять дней (по точным, заботливо им расставленным указаниям, от воскресенья до пятницы), и блаженство влюбленных длится лишь несколько часов. Отсюда – чрезвычайная стремительность действия, подчеркивающая пылкость чувств. В связи с этим Шекспир перенес время событий с зимы на июль месяц, когда от южного зноя страсти – как любовь, так и ненависть – еще более разгораются (см. слова Бенволио в самом начале сцены – III, 1). Еще существеннее то, что Шекспир ввел ряд очень выразительных сцен, которых нет у Брука: последнее прощание любящих на заре (III, 5), вмешательство Тибальта на балу (I, 5) появление Париса в склепе (V, 3) и т. д., очень усиливающих и лиризм и драматизм пьесы. Добавлено также несколько смешных буффонад, оживляющих пьесу и придающих ей колоритность.

Но главное отличие – в основном замысле шекспировской пьесы, имеющем очень мало общего с поэмой Брука. Последняя – никак не ренессансная поэма любви, поэма расцветающей человеческой личности, порывающей с миром косных средневековых норм и борющихся свое свободное чувство. Правда, Брук изображает любящих не без не которого сочувствия, но все же в его тягучей поэме ощущается привкус морали покорности н умеренности (морали, которую один немецкий критик середины XIX в. удивительным образом хотел найти и в трагедии Шекспира). Чувство Ромео и Джульетты у него – если и «грех», то, во всяком случае, – чрезмерность и заблуждение, за которые их постигает неизбежная кара. У Шекспира в связи с коренным изменением смысла всей истории соответственно, как мы сейчас увидим, изменены и переосмыслены все главные характеры. Все в его пьесе подчинено идее прославления любви, солнечной и свободной.

Лессинг в «Гамбургской драматургии» (письмо XV) говорит: «Сама любовь диктовала Вольтеру его „Заиру!“ – говорит один учтивый и критик довольно любезно. Вернее было бы сказать: галантность. Я знаю только одну трагедию, которую внушила любовь: это „Ромео и Джульетта“ Шекспира». И Белинский писал о шекспировской трагедии («Сочинения Александра Пушкина», статья пятая, 1844): «Пафос шекспировой драмы „Ромео и Джульетта“ составляет идея любви, – и потому пламенными волнами, сверкающими ярким светом звезд, льются из уст любовников восторженные патетические речи… Это пафос любви, потому что в лирических монологах Ромео и Джульетты видно не одно только любование друг другом, но и торжественное, гордое, исполненное упоения признание любви, как божественного чувства. В тех монологах Ромео и Джульетты, когда их любви начало угрожать несчастье, бурным потоком изливается энергия раздраженного чувства, вдруг встретившего препятствие своему вольному и широкому разливу».

Но любовь представлена здесь не абстрактно, не как обособленный случай, вне всякой связи с борющимися общественными силами, как продукт и выражение социальных конфликтов данной исторической эпохи. До того времени, когда столкновение общественных сил стало предметом непосредственного изображения в литературе, а нередко даже и после этого, оно выступало в ней в обличье любовного чувства, угнетаемого или раздавленного окружающим обществом. Таков смысл трагической легенды о любви Тристана и Изольды, трагедии Расина «Баязет», любовной темы «Дон Карлоса» Шиллера и целого ряда других произведений, в которых любящие как бы бросают вызов существующему строю и общепринятым законам и нормам, в результат чего они гибнут жертвой господствующих нравов и понятий. То же самое находим мы и в шекспировской трагедии, где несчастная случайность с посланцем-монахом воспринимается читателем лишь как внешняя причина гибели любящих, тогда как истинная, «коренная» причин заключается в атмосфере вражды, окружающей их и принуждающей все время прибегать для спасения своей любви к самым рискованным средствам, из которых не то, так другое, не сегодня, так завтра неизбежно должно привести к катастрофе. Правда, в пьесе, наличествует и другая концепция, перешедшая к Шекспиру из современной ему теории трагедии: идея роковой случайности, превратностей, фатальности судьбы человека, в силу тайных, непостижимых причин возносящих его на вершину величия и счастья или ввергающих в пучину бедствий. Следы этой концепции мы видим во многих местах пьесы, особенно в роли Ромео. Собираясь на бал к Капулетти (I, 4), он томится предчувствием беды; когда влюбленные объясняются в любви, Джульеттта (II, 2) просит его не клясться, чтобы это не оказалось дурным предзнаменованием; убив Тибальта, Ромео восклицает: "Судьба играет мной (III. 1); глядя сверху на уходящего в изгнание Ромео, Джульетта говорит: «Душа моя полна предчувствий мрачных!» (III, 5); Лоренцо боится силы их страсти: «Таких страстей конец бывает страшен, и смерть их ждет и разгаре торжества» (II, 6).

И все же не «фатум», не роковая природа их чувства повинны в гибели Ромео и Джульетты, а та обстановка, в которой они оказались, старинная вражда их семей, создавшая невозможные условия, которые привели к гибели этих исключительных по силе и душевной красоте людей. Вся композиция пьесы, все ее ведущие характеры указывают на это. На пять приведенных выше цитат приходится много десятков мест в пьесе, указывающих именно на такой смысл ее. И в свете этих мест названные пять фраз получают другое смысловое значение: это литературный прием (подобный вещим снам, призракам, странным совпадениям), в условной поэтической форме резюмирующий общий характер ситуации, неизбежность надвигающейся катастрофы, но неизбежность закономерную, обусловленную конкретными обстоятельствами

Старинная вражда двух семей, Монтекки и Капулетти, препятствует браку любящих, которые принадлежат к ним. Вся зловредность и все бездушие этой слепой, бессмысленной вражды подчеркиваются тем, что никто уже не помнит ее причин. Нигде в пьесе эти причины ни малейшим намеком не обозначены! Оба старика, главы домов, в душе тяготятся этой враждой (см. явное равнодушие к ней старого Монтекки и нахлобучку, которую задает в сцене бала старик Капулетти своему не в меру задорному племяннику). Но вражда не умерла, и всегда находятся горячие головы, особенно из числа молодежи (особенно Тибальт), готовые по любому поводу снова ее разжечь, – и тогда снова льется кровь, снова кипят дикие страсти и нарушается здоровая, нормальная жизнь города.

Это старое, средневековое начало, восходящее корнями еще к дофеодальному институту родовой вражды и кровной мести, напоминает картину эгоистического своеволия феодальных баронов, изображенную в почти одновременно созданных Шекспиром хрониках. И как там, так и здесь носителем здорового начала, пытающимся обуздать этот разгул анархо-феодальных сил, выступает монарх, веронский герцог, обрекший на изгнание всякого, кто возьмется за оружие, возобновив эту старую внутреннюю распрю.

Но есть еще третья сила, более великая и мощная, чем монарх, сила, выразителем воли которой, как представлялось Шекспиру и как грезилось столь многим в XVI-XVII веках, являлся монарх. Это – народ. Не случайно во время очередного уличного побоища между приверженцами обоих домов (I, 1) на сцену выбегают горожане и пристава с палками, крича: «Бей Капулетти!» – «Бей Монтекки!», а некоторые призывают бить без разбору и тех и других; ибо дерущиеся, и те и другие, одинаково чужды и враждебны им вследствие их упорства в застарелом соперничестве. Так и Меркуцио, друг Ромео, жизнерадостный и остроумный выразитель духа Ренессанса, умирая от руки Тибальта, одного из Капулетти, не делает различия между ними, когда восклицает: «Чума на оба ваши дома!» (III, 1). И в последней сцене, когда все уже свершилось, мы узнаем, что народ с криками: «Ромео!», «Джульетта!», «граф Парис!» – бежит по улицам, очевидно, стремясь увидеть тела всех трех погибших и выразить им свое сочувственное восхищение.

Воплощенное в темной распре двух семей злое начало глубоко противоположно гуманистическим идеям свободы, человечности, радости жизни, воплощенным в образах Ромео и Джульетты.

Злоба и ненависть убили светлое, молодое чувство. Но в своей смерти юные любовники победили. Над их гробом происходит примирение обеих семей. Поэтому от трагедии в целом веет не пессимизмом а бодрым утверждением новой жизни. История Ромео и Джульетты, которым их родители клянутся соорудить золотые статуи, будет жить в веках как обличение человеческой слепоты и бездушия, как славословие правды и любви. Так любовь оказалась сильнее ненависти.

Это приводит нас к вопросу, упорно обсуждавшемуся в шекспировской критике: можно ли признать пьесу трагедией в полном смысле слова. Этому препятствует помимо только что указанного жизнеутверждающего финала общий светлый фон ее. Вся пьеса как-то особенно «принаряжена» и расцвечена. замечательно обилие в ней веселых сценок и шуток. Комический элемент мы встретим и в других, более поздних трагедиях Шекспира («Гамлет», «Макбет», особенно «Король Лир»), но там он имеет целью усилить трагическое, оттенив его. Здесь же он приобретает почти самостоятельное значение, ослабляя трагическое. Сходным образом и картина столь короткого, но такого полного и светозарного счастья любящих (III, 5) уравновешивает, – если не превозмогает, – горечь их печального конца. С этим связано и обилие рифм, введение в диалог (в двух местах) сонетной формы, и нередкие черты эвфуизма (см., например, жалобу Джульетты, получившей известие о смерти Тибальта; III, 2), симметрия многих мотивов и эпизодов, обилие в пьесе музыки и тому подобные «прикрасы», усиливающие веселый, жизнерадостный тон многих мест.

Но больше всего мешает признать пьесу трагедией в шекспировском понимании этого термина то, что наряду с борьбой героев против их окружения здесь нет внутренней их борьбы (как, скажем, в «Гамлете», «Отелло», отчасти «Макбете» и т. п.).

Тем не менее, если пьеса и не удовлетворяет всем требованиям жанра трагедии, она все же воспринимается нами как трагедия – как особый тип трагедии, трагедии лирической и оптимистической – по величественности образов и возвышенной величавости борьбы, которую ведут протагонисты пьесы с господствующим укладом. И то и другое нисколько не умаляется тем, что борьба эта далеко не является непосильной или преждевременной, как мы обычно наблюдаем это в трагедиях эпохи (например, в названных выше трагедиях Шекспира), а наоборот, победа светлого начала кажется обеспеченной и исторически созревшей. В этом-то и заключается своеобразие данной пьесы в ряду творений Шекспира, как бы мы ее ни называли, следуя терминологии канонической поэтики.

Существенным для этой трагической нормы любви является то, что помимо раскрытия всей силы и очарования юной страсти Шекспир показывает ее развивающее и обогащающее действие на человеческую личность.

Ромео вырастает в пьесе на наших гладах, последовательно проходя три стадии. Вначале, до встречи с Джульеттой, это наивный юноша, еще сам не понимающий своей натуры и своих душевных запросов. Он хочет тоже принять участие в типично ренессансном (сравните с этим сонеты, поэмы, некоторые ранние комедии Шекспира) культе любви, хочет не отстать от других и внушает себе, что влюблен в черноглазую Розалинду, по которой томно вздыхает. На самом же деле это чисто «мозговое», надуманное увлечение, которое не затрагивает по-настоящему его сердца. Как бы желая подчеркнуть это, Шекспир вовсе не выводит на сцену этот бледный фантом, в отличие от Брука, делающего его вначале активным действующим лицом. Но, увидев Джульетту, Ромео сразу перерождается. Он мгновенно чувствует, что она – его избранница, что с ней связана его участь. Ромео становится взрослым, зрелым человеком, который не просто мечтает, но уже действует, борется за свое живое чувство. С этой минуты, все его слова и поступки полны энергии и решительности, а вместе с тем большой внутренней простоты и искренности.

Наконец, когда Ромео получает ложное известие о смерти Джульетты, он еще раз преображается. Он чувствует, что для него жизнь кончена; он как бы поднимается над собой и всем окружающим, чтобы посмотреть на мир извне, с большей высоты. Ромео приобретает ту проницательность и мудрость, ту отрешенность и объективность, которые свойственны иногда старым людям, многое испытавшим и продумавшим. Теперь Ромео начинает понимать мир лучше, чем раньше. Ему открываются силы, руководящие людьми. В эту минуту высшего страдания и высшей ясности мысли Ромео, покупая у аптекаря яд, называет золото, которое дает ему, «ядом похуже», чем полученное им зелье (V, 1). Когда затем, у гробницы Джульетты, он встречает Париса, этот молодой аристократ с благородными, но неглубокими чувствами кажется Ромео ребенком по сравнению с ним, и он называет его в «юношей».

Таким же образом, под влиянием овладевшего ею всепоглощающего чувства вырастает в пьесе и Джульетта. Из кроткой и наивной девочки какой она показана вначале, она превращается и созревшую душой женщину, идущую на все ради своего чувства, в подлинную героиню. Она порывает со своей семьей, со своими привычками и обстановкой жизни ради любимого. Во имя своей любви она подвергает себя величайшей опасности, когда решается выпить снотворный напиток. Достаточно прочесть ее замечательный монолог по этому поводу (в конце сцены – IV, 4), чтобы понять тот ужас, который она испытывает, и всю силу проявленного его мужества. Наконец, она бестрепетно принимает смерть, чтобы уйти из жизни вместе с Ромео.

Следует отметить, что Джульетта на протяжении всей пьесы проявляет гораздо больше энергии и инициативы, чем Ромео, изобретая средства в защиту своей любви, борясь со своей судьбой или активно устремляясь навстречу судьбе. Ведь ей, юной девушке, гораздо труднее оторваться от родной семьи, бежать из отцовского дома, чем молодому человеку, как Ромео, с самого начала изображенному эмансипировавшимся, обособившимся от родителей и семейной обстановки. Родителям приходится лишь издали следить а его судьбой, узнавать о его действиях и чувствах не непосредственно от него, а от его друзей, например от Бенволио (1, 1). (Вот, кстати почему обстановка дома Капулетти, да и характеры родителей Джульетты обрисованы Шекспиром несравненно подробнее, чем дом Монтекки.) Джульетта гораздо сердечнее, теплее, душевно богаче, чем ее избранник. Он риторически сравнивает себя со школьником, тогда как первая ее мысль – об опасности, которой он подвергается во владениях ее отца. Не Ромео, а Джульетта отвергает клятвы. Не он, а она говорит простые слова: «Хотела бы приличье соблюсти… Но нет, прочь, лицемерье! Меня ты любишь?» (11, 2). Ей, а не ему принадлежит столь характерное для всего образа мыслей Шекспира рассуждение: «Монтекки – что такое это значит? Ведь это не рука и не нога, и не лицо твое… О, возьми другое имя! Что в имени? То, что зовем мы розой, и под другим названьем сохранило б свой сладкий запах!» Ромео даже и после своего перерождения лишь наполовину избавился от самонаблюдения. Джульетта цельнее, богаче оттенками чувства, деятельнее. Стоит сравнить разницу между горячностью ее речей с Ромео, кормилицей, братом Лоренцо и сдержанностью, уклончивостью с родителями или с Парисом. Не случайно в заключительной строке трагедии у Шекспира сказано не «повесть о Ромео и Джульетте», а «повесть о Джульетте и ее Ромео».

Это выдвижение ее имени на первое место в эпоху, когда приходилось еще доказывать моральную равноценность женщины мужчине (вспомним хотя бы «Укрощение строптивой»), очень показательно. Наряду со всем прочим оно также знаменует борьбу Шекспира за новые понятия, за новую жизнь.

Главные герои трагедии окружены целым рядом образцов, которые оттеняют и усиливают основную мысль пьесы. Здесь на первое место должен быть поставлен брат Лоренцо. Этот помощник влюбленных в борьбе с угнетающим их миром – монах только с виду: кроме звания и одежды, в нем самом, как и в его речах, нет ничего церковного. Беседуя с любящими и наставляя их, он никогда не говорит о боге, не ссылается на его волю и мудрость. Замечательно, что единственный раз во всей пьесе, когда он ссылается на бога и предлагает смириться перед его волей, – это сцена (IV, 5), где он корит родителей Джульетты за избыток скорби и ораторствует о ее «блаженстве в раю», в то время как лучше всех знает, что никакой «божьей воли» тут не было, ибо она жива и всего лишь выпила снотворное зелье.

В средние века и нередко еще в эпоху Возрождения молодые люди уходили в монастыри не из благочестия, а чтобы обеспечить себе возможность спокойного существования, посвященного занятию науками и далеко не «богобоязненным» размышлениям (вспомним хотя бы Рабле). Монах Лоренцо отнюдь не был явлением исключительным. По существу он – философ, и естествоиспытатель, который собирает травы и минералы, исследует их, изучает добрые и злые силы природы (II, 3). Глубокий материализм звучит в его сведении всего сущего к проявлениям природы: «земля, природы мать – ее ж могила: что породила, то и схоронила. Припав к ее груди, мы целый ряд найдем рожденных ею разных чад…». Зачатки диалектики есть и в его рассуждении о наличии доброго в злом и злого в добром (там же) в зависимости от того, как мы им пользуемся – разумно или злоупотребляя. Истинный пантеист, брат Лоренцо занимает место на прямой линии развития, идущей от Франциска Ассизского к Джордано Бруно, сожженному за свободомыслие на костре. Лоренцо – олицетворение мудрости, естественности и доброты. За добро, которое он творит, – он не получает, – да и не ищет, – даже слова благодарности. Он сочувствует любящим, заботится о них, помогает им как может, а когда все его усилия оказываются бесполезными – он оплакивает их с глубокой любовью.

Очень характерен эпизодический образ Меркуцио. Характерен потому, что он акцентирует итальянский и ренессансный колорит всей пьесы. Пушкин писал об этой трагедии: «В ней отразилась Италия, современная поэту, с ее климатом, страстями, праздниками, негой, сонетами, с ее роскошным языком, исполненным блеска и concetti. Так понял Шекспир драматическую местность. После Джюльеты, после Ромео, сих двух очаровательных созданий шекспировской грации, Меркутио, образец молодого кавалера того времени, изысканный, привязчивый, благородный Меркутио, есть замечательнейшее лицо изо всей трагедии. Поэт избрал его в представители итальянцев, бывших модным народом Европы, французами XVI века». К этой тонкой характеристике трудно что-либо прибавить.

Очень интересен образ графа Париса – жениха Джульетты, назначенного ей отцом. Шекспиру легко было бы сделать его уродом, стариком, существом грубым и низменным. Вместо этого он обрисовал Париса как красивого и изящного юношу, хорошо воспитанного, благородного, искренне любящего Джульетту. В том заключена тонкая мысль. При всех своих видимых достоинствах Парис, если сравнить его с Ромео, внутренне пуст и бездушен. Недаром кормилица говорит, что он «словно вылит из воска». В нем нет огненного чувства Ромео, все его слова и движения посредственны, лишены значительности. Он оплакивает Джульетту, считая, что она умерла, и приносит на могилу цветы, но он оказался в силах пережить ее. Парису более подошла бы в качестве возлюбленной Розалинда, которую он окружил бы своей благопристойной и спокойной любовью, чем Джульетта, для которой любовь – это вся жизнь. Джульетта приходит в ужас от мысли о браке с Парисом не потому, что он был чем-нибудь плох или противен ей, а лишь потому, что она может любить только одного, избранного ею навеки – Ромео.

Для оживления и раскраски действия Шекспир ввел в пьесу еще ряд более или менее ярких фигур (старый Капулетти, Тибальт, Бенволио и другие). Очень забавны шутовские сцены со слугами. Еще больше веселья, хотя и другого рода, несет с собой образ кормилицы – натуры грубой и достаточно пошлой, но не лишенной здравого смысла и своеобразного юмора. Очень живо передана также атмосфера итальянского города, залитого солнцем, от горячих лучей которого мысль работает быстрее и страсти разгораются с еще большей силой.

«Ромео и Джульетта» – одна из тех пьес Шекспира, которые наиболее богаты красками. В ней много разных тонов, от веселой улыбки до дикого отчаяния, от нежной любви до лютой злобы. Но над всем преобладает любовь к жизни и вера в победу правды и добра.

Трагедия эта – одно из тех созданий Шекспира, которые не только вызвали огромное число критических исследований и оценок, но и обрели долгую жизнь в искусстве. Из ее литературных отголосков одним из наиболее известных является, пожалуй, новелла Готфрида Келлера «Сельские Ромео и Джульетта». Бесчисленны отражения этой пьесы в изобразительном искусстве. Но особенно глубоки и проникновенны музыкальные переложения (опера Гуно, симфония Берлиоза, поэмы Чайковского и Свендсена, балет Прокофьева) этого музыкальнейшего творения Шекспира.

Роль Меркуцио в трагедии В. Шекспира «Ромео и Джульетта»

Трагедия Шекспира «Ромео и Джульетта» – о бессмысленности вражды, агрессии, которая порождает только ответную агрессию и губит добрые чувства, уничтожает возможность дружбы и любви между людьми.

Вся Верона от знатных дворян до последнего мальчика на побегушках находится в состоянии давней вражды. Два враждебных клана, два знатных семейства со всеми своими чадами и домочадцами враждуют так давно, что уже никто – ни Монтекки, ни Капулетти,

уже не помнят, из-за чего они поссорились много веков назад.

В самом начале трагедии спорят слуги Капулетти (Самсон и Грегори) и слуги Монтекки (Абрам и Бальтазар). Потом Бенволио и Тибальт – дворяне, родственники враждующих семей, включаются в спор. А потом уже и сами главы домов – Монтекки и Капулетти вступают в склоку. И вот уже весь город дерется и ревет…

Однако в городе есть люди, считающие, что надо прекратить эту распрю. Герцог, в силу своего положения обязанный гарантировать порядок и спокойствие в городе, постоянно призывает всех к примирению. Священник Лоренцо, который и по сану и по убеждениям миролюбив и стремится к гармонии между людьми и между людьми и Богом. А также мечтающий Ромео, понимающий бессмысленность и бесперспективность вражды, чувствующий в них угрозу прямому предназначению человека – любить.

Но среди жителей Вероны есть ещё один персонаж, для меня самый непонятный и поэтому самый загадочный герой – Меркуцио.

Когда шумная и весёлая компания из дома Монтекки направляется на бал к Капулетти, задумчивый Ромео не хочет идти туда и, уж по крайней мере, не готов там веселиться и танцевать, потому что он чувствует приближающуюся опасность. Ему дано ощущение необратимости и трагичности всего происходящего. Но ни Бенволио, ни другие члены клана Монтекки не понимают его. Его отчасти может понять лишь Меркуцио – его добрый друг и советник, так как и ему дано это же предощущение трагичности, но, тем не менее, он настаивает на том, чтобы вся компания повеселилась на балу.

Эта нетривиальная личность раскрывается не сразу. Вначале он предстаёт перед читателем, как озорной острослов, язвительный насмешник над амурными похождениями своего юного друга, остроумный толкователь снов.

Но именно в тот момент, когда вспыхнувшая любовь Ромео и Джульетты, казалось бы, могла бы прекратить вражду их семейств, Меркуцио предстаёт перед нами в иной своей ипостаси. Всё своё красноречие, незаурядный дар поэта и острослова он пытается использовать для того, чтобы спровоцировать Тибальта и его друзей на поединок. Хотя его друг Ромео пытается предотвратить нелепые и бессмысленные убийства молодых людей, Меркуцио «доводит» начатое дело до логического конца – своей собственной гибели. Именно с этого момента колесница судьбы главных героев набирает скорость, и становится неотвратимой гибель Ромео и его возлюбленной.

Таким образом, получается, что трагическая судьба Меркуцио является предупреждением об опасности агрессии – с одной стороны, и катализатором этой самой агрессии – с другой стороны. Если образ Меркуцио «изъять» из текста трагедии, то сюжетное здание фактически лишится если не основания, то первого этажа, и рухнет. Если позволительно оценивать «вклад» того или иного героя в развитие сюжетной коллизии количественно, то Меркуцио – образ второстепенный (появился в 1-ом акте, погиб в 3-ем акте), но качественная оценка этого персонажа, несомненно, иная. Его судьба – это предсказание трагического будущего для главных героев.

Страница 10 из 18

Обид... Вернись и меч свой обнажи.

Ромео.
Клянусь, что никогда тебя не оскорблял я
Что я люблю тебя, хоть не поверишь ты,
Пока причин любви не будешь ведать.
Итак, о Капулет, я имя это
Люблю как собственное. - Мир с тобою!

Меркуцио.
Холодное бесчестное смиренье!
Его сотрет одно, a la stoccata.
Померяемся, крысодав-Тибальт! Вынимает шпагу .

Тибальт.
Ты-то чего от меня хочешь?

Меркуцио.
Ничего, кроме одной из ваших девяти жизней, почтенный кошачий
король! Эту я проглочу разом, а остальные восемь, с вашего позволения,
раскрошу на сухари. Соблаговолите вытащить за уши ваш меч из ножен. Да
поскорей только, а не то ваши уши с моим познакомятся.

Тибальт.
К вашим услугам! Обнажает шпагу .

Ромео.
Меркуцио добрый! меч в ножны вложи!

Меркуцио Тибальту .
Ну, ну, синьор! passado!

Ромео.
Бенволио! помоги мне
И выбьем шпаги мы у них. Синьоры,
Стыдитесь! Что за вспышки? О, Меркуцио!
Тибальт! Князь строго драки запретил
На улицах Вероны. Стой, Тибальт, Меркуцио!

Тибальт ранит Меркуцио и уходит с своими сторонниками .

Меркуцио.
Я ранен!
Чума на оба ваши дома... Кончен путь!
Ушел он - и не ранен?

Бенволио.
Ты же ранен?

Меркуцио.
Да, да! царапина, царапина пустая!
Ее довольно, впрочем... Где мой паж?
Эй ты, мерзавец! Поскорей, хирурга! Паж уходит .

Меркуцио.
Друг, ободрись! Не глубока ведь рана.

Меркуцио.
Да, конечно: помельче колодца и поуже церковных дверей, но с
меня и ее будет... Понаведайся ко мне завтра, каким я буду лежать степенным
господином. Я прошпигован достаточно для сей земной юдоли!.. Чума на оба
ваши дома... Чорт возьми! эта собака, крыса, мышь, кошка, могла убить
человека... Хвастун, дрянь, мразь какая-то, которая дерется по руководству к
арифметике! Зачем, чорт возьми, стал ты между нами? Я ранен из-под твоей
руки.

Ромео.
Я думал направить дело к лучшему.

Меркуцио.
Уж как-нибудь до дому доведи.
Бенволио, силы я свои теряю.
Чума на ваши домы! Вот теперь,
По их я милости, на корм червям
Пойду... я чувствую... О, ваши домы!

Уходят Меркуцио и Бенволио .

Ромео
И вот, хороший человек и князя
Ближайший родственник и верный друг мой
Смертельным поражен ударом
Из-за меня, за честь мою,
Тибальтом оскорбленную, Тибальтом,
С которым я за час в родство вступил.
О, милая Джульетта! Красота
Меня твоя позорно изменила
И нрав железный в воск оборотила.

Возвращается Бенволио .

Бенволио.
О, Ромео, Ромео, умер наш Меркуцио,
И благородный дух уж воспарил
За облака, презревши мир земной.

Ромео
О, роковой и мрачный день! Начало
Скорбей и мрака многих, многих дней!

Возвращается Тибальт .

Бенволио.
Вот снова бешеный Тибальт идет.

Ромео.
Жив! в торжестве! Меркуцио же убит!
Лети ж на небо ты, святая кротость,
И бешенство, с огнем во взоре, будь
Моим руководителем теперь!
Ну, имя подлеца, Тибальт, назад
Я отдаю тебе. Душа Меркуцио
Еще пути не много совершила
Над головами нашими и ждет,
Чтобы твоя соединилась с нею.
Иль ты, иль я, иль оба мы - к нему!

Тибальт.
Мальчишка жалкий! Здесь ты неразлучен
Был вечно с ним, так отправляйся ж ты
К нему туда!

Ромео вынимая шпагу .
Меч дело разрешит.

Сражаются; Тибальт падает .

Бенволио.
Скорби спасайся, Ромео, ты! Народ
Сбегается, а здесь лежит Тибальт убитый...
Не стой в оцепеньи: князь осудит
На смерть, коли найдет тебя, беги!

Ромео.
О! Я игрушка рока!

Бенволио.
Что стоишь ты?

Ромео уходит .

Входят вооруженные горожане.

1-й горожанин.
Куда бежал тот, кто убил Меркуцио,
Тибальт-убийца? Он куда бежал?

Бенволио.
Вот он лежит - Тибальт.

1-й горожанин.
Мессер! За мною!
Во имя князя повинуйтесь мне.

Входят князь и его свита, Монтекки и Капулет, их жены и другие .

Князь.
Где гнусные зачинщики резни?

Бенволио.
Светлейший князь! Я рассказать могу
Печальные подробности их ссоры.
Вот здесь лежит, сражен рукою Ромео,
Тот, кто убил родного твоего.

Синьора Капулет.
Тибальт! племянник! брата сын родного!
О, князь! Племянник! Муж мой! Это кровь
Родного нашего! Князь! Если справедлив ты -
За нашу кровь Монтекки кровь пролей!
Племянник! о, племянник!

Князь.
Бенволио! кто кровавый начал спор?

Бенволио.
Тибальт, рукою Ромео здесь убитый.
С ним кротко Ромео говорил, просил
Одуматься, пустую ссору бросить;
Предупреждал о вашем гневе страшном,
Все это - с тихим взглядом, кроткой речью,
Едва не с униженьем, - но ничем
Не мог унять он бешеного нрава
Тибальтова: не внемля слову мира,
Тибальт рванулся с острием к груди
Меркуцио: тот же, раздраженный, меч свой
Против него направил и, с воинской
Небрежностью, одной рукою смерть
Он отражал, другою - посылал
Ее Тибальту; а Тибальт искусно
Оборонялся. Ромео закричал им:
"Стой, разойдись, друзья!" и слов своих быстрее,
Ударом ловким, их мечи развел;
Но в этот миг из-под его руки,
Удар Тибальта вероломный на смерть
Меркуцио поразил. Тибальт ушел,
Но скоро вновь вернулся к Ромео: тот
Уже пылал одной отмщенья жаждой...
Быстрее молнии они схватились,
Меча я вынуть не успел - Тибальт
Лежал уже убитый, и когда он
Упал, - бежал вмиг Ромео. Правда все,
Что я сказал, иль пусть умрет Бенволно.

Синьора Капулет.
О государь! Ведь, он родня Монтеккам,
Лжет по приязни, говорит неправду...
Соединилось двадцать их коварно
И двадцать - одного едва убить могли
Я правосудия прошу, - ты должен
Суд правый дать нам, государь! Убил
Тибальта Ромео: Ромео должен пасть.

Князь.
Убил Тибальта Ромео, но Тибальт
Убил Меркуцио. Кто же мне заплатит
За дорогую кровь родного моего?

Монтекки.
Не Ромео, князь: он другом был Меркуцио.
Его вина лишь в том, что порешил он
Того, кого закон бы порешил:
Тибальта.

Князь.
И за это в наказанье
Ему изгнание определяем мы
Не медля. Сам я - жертва распрей ваших:
Кровь близких мне здесь льется из-за вас;
Но пеню тяжкую на вас я наложу
И вы в моих раскаетесь страданьях...
Я буду глух на наша: оправданья,
Не тронете меня ни стоном, ни мольбой!
Итак, пусть Ромео скроется скорее;
Иначе, здесь его погибель ждет!
Труп отнести и ждать велений наших!
Щадить убийц - убийству помогать!
Уходят .

СЦЕНА II.

Комната в доме Капулет.
Входит Джульетта.

Джульетта.
О, кони огненогие! Опешите
Вы вскачь к жилищу Фебову! Когда бы
Был Фаэтон возницею, давно
Угнал бы вас он к западу, и ночь
Тенистая спустилась бы на землю...
Покров густой, о ночь - приют любви
Раскинь скорей, чтобы людские шоры
Закрылися и Ромео трепетал
В объятиях моих, никем не зримый,
Не порицаемый. Светло с избытком
Любовникам среди восторгов их,
От блеска собственной красы, - и если
Любовь слепа, тем лучше ладит с ночью.
Приди же, о, торжественная ночь,
Ты, величавая жена, вся в черном, -
И проиграть, выигрывая, ты
Меня в игре таинственной, которой
Две непорочности залогом служат,
Наставь, о, ночь! Прилив нескромной крови
Закрой ты на щеках моих своей
Мантильей черною, пока любовь,
Сначала робкая, смелей не станет.
Но обратится в долга чистоту.
Придите, ночь и Ромео, ты, мой день в ночи:
День потому, что прилетишь
На крыльях ночи ты, белей чем первый снег
На перьях ворона... Голубка-ночь,
Ночь ласковая с черными очами
Подай мне Ромео моего, а если
Умрет он, ты его тогда возьми,
На мелкие на звездочки разрежь
И свод небес так ярко озарится,
Что влюбится весь мир в тебя, о ночь,
И перестанет дню тщеславному молиться...
О! дом любви себе купила я,
Но не владею им еще: сама
Я куплена, но не взята доселе...
Так скучен этот день, как ночь под праздник
Скучна нетерпеливому ребенку,
Которому обновку сшили, а надеть
Обновки не дают... О! вот идет
Кормилица и новости несет!
Язык, который только произнесть
Умеет имя Ромео, для меня
Красноречив небесно.
Входит кормилица с веревочною лестницей. Няня! что же,
Что нового? А это что с тобою?
Не лестница, ль, которую велел
Принесть мой Ромео?

Кормилица.
Лестница... да! да! Бросает лестницу на пол .

ВОТ СЦЕНА ПЕРВАЯ,
Что происходит в спальне,
Где обычно
Спит Капулетти-мать.

КАПУЛЕТТИ-МАТЬ: Чу! Дочь проснулась!
Вот ее шаги по лестнице!
Сейчас разбудит мужа…
Ступай, Меркуцио, мой мальчик
И не столкнись, пожалуйста, с Самсоном
Вон, видишь, он копается в саду…

МЕРКУЦИО: Ну, я пошел…

КАПУЛЕТТИ-МАТЬ: Ты ночью будешь здесь?

МЕРКУЦИО: Попутным если будет ветер

КАПУЛЕТТИ-МАТЬ: Ты сделаешь язычницей меня,
Заставишь каждый день молиться ветру,
Прося, чтоб в спальню дул мою.

МЕРКУЦИО: Не знаю уж, как ветер,
Но мой друг – Бенволио,
Врагов твоих племянник,
Идет как раз близ дома твоего.
Я побегу.

КАПУЛЕТТИ-МАТЬ: Но помни про Самсона.
И про меня…

ВТОРАЯ СЦЕНА, в ней
Меркуцио сбегает. В окно.
Затем он догоняет Бенволио –
племянника Монтекки.
Идут по улице они,
Болтая оживленно.

МЕРКУЦИО: Бенволио, дружок,
Как поживаешь?

БЕНВОЛИО: Молитвами твоими.

МЕРКУЦИО: Значит, плохо. Я, признаться,
О счастии твоем молиться забываю.

БЕНВОЛИО: Кто бы сомневался.
Откуда и куда ты держишь путь?

МЕРКУЦИО: Из спальни Капулетти - и к Ромео.

БЕНВОЛИО: Я не советую к нему идти.
Малыш опять влюбился.
И неудачно, как всегда. Хандрит.
Занудно рассуждает
О том, что ад познал еще при жизни…

МЕРКУЦИО: А в кого влюбился?

БЕНВОЛИО: В Розалину.

МЕРКУЦИО: И что ж девица?
Взяла да и отвергла бедолагу?

БЕНВОЛИО: Отвергла всех и собралась в монашки.
Хочу спросить –
Не из любви ль несчастной к тебе
Она уйти туда внезапно возжелала?
Ведь ты не просто юноша веселый,
А страшный сон отцов
И поставщик рогов мужьям Вероны.

МЕРКУЦИО: Нет. Розалину я не знаю.

БЕНВОЛИО: Как же так?
Неужто хоть одна красотка избежала
Вниманья твоего?

МЕРКУЦИО: Да, видно поленился я.

БЕНВОЛИО: А говорят, что леность – это грех.
Что за глупцы!
Ведь лень, что посетила пред искушением – Не грех, а благодать.

МЕРКУЦИО: Да, несомненно. Что до Ромео –
Возраст у него такой настал,
Он в каждую красотку,
Что запястье показала
И взгляд манящий
Влюбиться уж готов.
А ту, что первой взаимностью ответит –
Ту полюбит.

БЕНВОЛИО: Это точно. Ну что ж,
Прощай, до вечера,
Тебя с собою не зову –
Я на свидание спешу сейчас.

МЕРКУЦИО: И этот человек
Мне толковал, что это я
Любовное проклятье всей Вероны…
Где же справедливость?

СЦЕНА ТРЕТЬЯ, в ней
Меркуцио, гуляя по округе,
Встречает друга своего – Тибальда.

ТИБАЛЬД: Ты от какой-нибудь красотки
Идешь?

МЕРКУЦИО: Я не от, я с ней! Хоть кажется тебе,
Что я один.

ТИБАЛЬД: И кто ж она, любовница твоя и невидимка
К тому же?

МЕРКУЦИО: Любовница моя…
Любовница моя изменчива, как небо,
Как майский ветерок, но все ж
Верна, как Одиссею Пенелопа.
Порой добра она и любяща, как мать,
Порою – злобой и презреньем награждает.
То наважденье, то загадка
Каждый жест ее,
То вдруг ясна, как для зубрилы
Таблица умноженья,
Иль Пифагоров треугольник.

ТИБАЛЬД: И что ей имя, если не секрет?

МЕРКУЦИО: А ты не догадался? Жизнь ей имя.

ТИБАЛЬД: Меркуцио! Ты любишь этот хаос?

МЕРКУЦИО: Гармония вселенной
Столь высока,
Что нам, безумцам,
Желающим постигнуть замысел Господень,
То хаосом покажется, то адом…
Но это все пустое,
Мы просто неумны, Тибальд.

ТИБАЛЬД: Ты дураком меня считаешь?

МЕРКУЦИО: По сравненью с Богом – несомненно.

ТИБАЛЬД: Если только по сравненью с Богом…
Я не о том хотел поговорить
С тобой сегодня.
Я думал, ты мне друг…

МЕРКУЦИО: Да, так и есть.

ТИБАЛЬД: Я сомневаюсь в этом
Все больше. Я молчал,
Когда прознал о том,
Что наградил рогами
Ты дядю моего…

МЕРКУЦИО: Все так. Но в утешенье
Могу тебе сказать,
Что враг твой лютый – Монтекки
В том же украшенье щеголяет
По улицам Вероны…

ТИБАЛЬД: Я не о том сейчас.
Простил тебе я много,
Но с Ромео дружбы
Я не прощу…
И пред тобою выбор:
Ты с ним или со мной…

МЕРКУЦИО: Но так нельзя, Тибальд,
Обоих вас люблю, как братьев!

ТИБАЛЬД: От слов своих не отступлюсь.
Не можешь ты быть другом
Обоим. Одному из нас
Врагом ты должен стать.
И требую, чтоб выбрал
Незамедлительно - кому!

МЕРКУЦИО: Он младше и слабее.
Он совсем юнец.
Я не могу его оставить. Прости.

ТИБАЛЬД: Прощай. И знай, что ты
Врагом смертельным стал мне нынче.

МЕРКУЦИО: Мне жаль, но что поделать,
Коль ослепила вас вражда.

ЧЕТВЕРТУЮ ЖЕ СЦЕНУ
Прошу вас, зачитайте у Шекспира.
В ней говорится
О бале в доме Капулетти, на котором
Ромео познакомился с Джульеттой.
И опять влюбился, как и пророчил
Меркуцио.

ЗДЕСЬ, В ПЯТОЙ СЦЕНЕ,
Уже вовсю бушует ссора между
Тибальдом и Ромео.
Но Ромео влюбленный разрешить все миром
Пытается. Опять же попрошу вас
Непременно к первоисточнику приникнуть.
Особенно хорош он в переводе
Прекрасного поэта Пастернака.

МЕРКУЦИО: Ромео, ты влюбленный покорный трус!
РОМЕО: Меркуцио, ты циник!

Здесь, к сожаленью,
Шекспир лишил нас славного героя
Меркуцио. Его Тибальд зарезал.
Подробности читайте у Вильяма.

БЕНВОЛИО: Он циник, говоришь? – что ж,
Это правда. Только почему-то
Погибают именно они,
Тогда как романтичные мальчишки
Выживают, чтобы после
Лить слезы над их телом бездыханным.

РОМЕО: Ты просто ничего не знаешь!
Из-за любви я в драку не полез!
И умирает за любовь Меркуцио…

МЕРКУЦИО: Когда бы умирал я за любовь,
Я был бы счастлив встретить
Такую гибель, я же умираю
За бред наивного мальчишки,
Что назвал любовью
Всего лишь первые безумства плоти,
Да за тупую злобу
Двух семейств, что уж забыли,
За что возненавидели друг друга.
Не за любовь я умираю – за резню.
Чума на оба ваших дома!

Умирает.

Рецензии

Да нет, просто встала с утра, да решила себя чем-нибудь повеселить во время распития утреннего кофе. Так что не относитесь, Бога ради, к этому серьезно.
Извините, что не отвечаю таким же верлибром, но уже вечер, и верлибры не возбуждают меня боле:-)

На картинке слева он в роли Франкенштейна.

А, так с тобой была царица Меб!
То повитуха фей. Она не больше
Агата, что у оддермена в перстне.
Она в упряжке из мельчайших мошек
Катается у спящих по носам.
В ее повозке спицы у колес
Из длинных сделаны паучьих лапок;
Из крыльев травяной кобылки - фартук;
Постромки - из тончайшей паутины,
А хомуты - из лунного луча;
Бич - тонкий волосок, и кнутовище -
Из косточки сверчка; а за возницу -
Комарик - крошка, вроде червячков,
Живущих у ленивиц под ногтями.
Из скорлупы ореха - колесница,
Сработана иль белкой-столяром,
Или жучком-точильщиком, давнишним
Каретником у фей. И так она
За ночью ночь катается в мозгу
Любовников - и снится им любовь;
Заедет ли к придворным на колени -
И снятся им поклоны; к адвокату
На пальцы - и во сне он видит деньги;
На женские уста - и поцелуи
Сейчас же сниться начинают дамам
(Но часто Меб, разгневавшись, болячки
Им насылает - оттого, что портят
Конфетами они свое дыханье);
Порой промчится по носу она
Придворного - во сне он милость чует;
А иногда щетинкой поросенка,
Уплаченного церкви в десятину,
Попу она во сне щекочет нос -
И новые ему доходы снятся;
Проедется ль у воина по шее -
И рубит он во сне врагов и видит
Испанские клинки, бои и кубки
Заздравные - в пять футов глубины;
Но прямо в ухо вдруг она ему
Забарабанит - вскочит он спросонья,
Испуганный прочтет две-три молитвы
И вновь заснет. Все это - Меб. А ночью
Коням она же заплетает гривы,
А людям насылает колтуны,
Которые расчесывать опасно.
Все это - Меб.

Белла Ахмадулина
Королева Маб. Монолог Меркуцио

Меркуцио, пока ты не испил
хмель бытия, раскинув ум, как сети
для простаков, пока тебе Шекспир
поясничать велит пред ликом смерти,
иди - ряди про королеву Маб!
Хвали её причуды и проказы!
В кошачий март и соловьиный май
всех девственниц, которые прекрасны,
чужды страстям, привержены к сластям,
с улыбкой королева Маб прощает,
пошепчет вздор, забыв про стыд и срам,
и лбы их непорочные прыщавит.
Их сон невинный в предрассветный час
из грёз сплетает образ кавалера,
но неизбежность их грядущих чад
к ним тяжко примеряет королева.
Коль вдруг: «апчхи!» - и падают очки
со лба того, кто денди слыл дотоле,-
то королева Маб - дитя, учти, -
в его ноздре летит на фаэтоне.
Маб, как известно, королева фей.
Фей, как известно, искушает эхо.
Ах, страх! И - ах! в руках у Маб трофей,
и к прочим эльфам мы прибавим эльфа.
Если вельможа, чей высокий сан
над нами, как звезда над звездочетом,
худеет, предаётся странным снам,
гнушается богатством и почетом,
знай: королева Маб над ним в ночи
стихи шептала, музыкой гремела,
и он ей внял.
- Меркуцио, молчи,
ты пустомеля (то слова Ромео).
И впрямь молчи, задира, коновод,
шутник убитый и шалун бессмертный.
Умы глупцов столетья напролет
напрасно ты дразнил твоей беседой.
А я? Вдруг спросят: белый лист вам мал,
что вы сюда явились? Бог и люди,
все это - козни королевы Маб,
Маб - королевы выдумки и плутни.

Новелла Матвеева
МЕРКУЦИО
(Из цикла "Прочтение ролей")

С глубокой раной века Возрождения
Лежит на яркой площади, в веках,
Меркуцио - двуногое Сомнение
В остроконечных странных башмаках.

Весной времён, меж солнц ума и гения,
Он вдруг увидел (сам не зная как)
Вселенную, лишенную строения;
Бермудский свищ; неподнадзорный мрак

Всех наших Чёрных дыр... В садах цветущих
Он декаданса гусениц грядущих
Расслышал шорох (через триста лет

Возникнуть должный!)... Проклял эти знаки,
Паясничая, выбежал на свет,
Вмешался в спор - и пал в нелепой драке.

Ноябрь 1990 Новелла Матвеева

На балу во дворце Капулетти зарождается любовь двух юных существ, судьбою обреченных на ненависть. Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти полюбили друг друга на свою беду, ведь их семьи ведут смертельную вражду уже многие, многие годы…

Но их любовь сильнее родовой вражды, сильнее предрассудков и непреодолимых препятствий. Великая сила этой любви побеждает все, даже смерть…