В памяти последующих поколений Гнедич остался прежде всего как автор первого полного поэтического перевода «Илиады». «С именем Гнедича, - писал Белинский, - соединяется мысль об одном из тех великих подвигов, которые составляют вечное приобретение и вечную славу литератур. Перевод Гнедича «Илиады» на русский язык есть заслуга, для которой нет достойной награды»

«РУССКАЯ ИЛИАДА»

Н.И. Гнедич

В 2009 году исполнилось 180 лет появлению «Илиады» Гомера в переводе Николая Ивановича Гнедича. Это стало выдающимся событием в литературной и культурной жизни России.

Гомер и его герои были известны на Руси чуть ли не с первых времён книжной письменности. Например, царь Иван Грозный в одном из посланий к князю Курбскому обращается к героям «Илиады»: «Ты, подобно Антеру и Энеи, предателям Троянским, много соткав, лжеши». Под Антером, очевидно, разумелся Антенор, один из троянских вождей, советовавший выдать грекам Елену.

В 1748 г. М.В. Ломоносов, блестящий знаток древнегреческого языка, включил примеры из «Илиады» Гомера в свою «Риторику». Это были первые стихотворные переводы Гомера на русский язык: речь Одиссея (Илиада, IX, 225-261 = 37 строк):

Здравствуй, Пелид! В дружелюбных нам пиршествах нет недостатка...
и речь Зевса (Илиада, VIII, 1-15 = 15 строк):
Слушайте слово моё, и боги небес и богини:
Я вам поведаю, что мне в персях сердце внушает...

Первый стихотворный перевод Гомера на русский язык осуществил Е.И. Костров, переводчик по призванию. Переводил он, как и Ломоносов, александрийским стихом*. Александрийский стих кратен двум и потому перевод Гомера не был эквилинеарен. Трудился Костров над переводом «Илиады» шесть лет и перевёл в общей сложности чуть больше восьми песен.

Ермил Иванович Костров был яркой личностью, но по жизни оставался одиноким и любил вино. О нём ходило немало анекдотов, например «Хмельнин Гомеру не подобен». А Нестор Кукольник даже сочинил пьесу «Ермил Иванович Костров. Драма в пяти актах и стихах». Костров дружил с Суворовым, тот говорил: «Люблю Гомера, но не люблю десятилетней Троянской осады, какая медлительность».

Костровский перевод «Илиады» стал его исторической заслугой – это первый художественный перевод Гомера в России. То, что он перевёл только треть «Илиады», не является следствием его нетрудоспособности и страсти к хмельному. Как поэт он просто не мог больше коверкать Гомера, переделывая гекзаметр в ямб.

В 1807 году поэт и переводчик Н.И. Гнедич (1784-1833) приступил к главному делу своей жизни – полному стихотворному переводу «Илиады». С древнегреческим языком и «Илиадой» Гомера он познакомился ещё ребёнком и заболел ею раз и навсегда, мечтая перевести эти звучные, торжественные строки на русский язык.

Намерение Николая Гнедича поддержал Н.А. Крылов и добился для него места библиотекаря Санкт-Петербургской публичной библиотеки. А затем царствующий дом выделил Гнедичу специальный пенсион на осуществление перевода «Илиады».

Вначале Николай Иванович попробовал продолжить дело Кострова. Однако вскоре убедился, что александрийский шестистопный ямб непригоден для перевода древнегреческого гекзаметра на русский язык. Николай Иванович отложил наработанное Костровым и то, что уже перевёл сам, и начал с нуля, с первой гомеровской строки:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал...

От мечты до её осуществления Николаю Гнедичу понадобилось 20 лет. В 1829 году вышел в свет его полный перевод «Илиады». Николай Иванович Гнедич осуществил коллинеарный перевод, то есть строка в строку, не изменив размера стиха.

Русское общество проявило живейший интерес к работе Гнедича. О нём говорили и в литературных кружках и в светских салонах. А.С. Пушкин мгновенно отреагировал в «Литературной газете»:
«Наконец вышел в свет так давно и так нетерпеливо ожиданный перевод Илиады! Когда писатели, избалованные минутными успехами, большею частью устремились на блестящие безделки, когда талант чуждается труда, а мода пренебрегает образцами величавой древности, когда поэзия не есть благоговейное служение, но токмо легкомысленное занятие: с чувством глубоким уважения и благодарности взираем на поэта, посвятившего гордо лучшие годы жизни исключительному труду, бескорыстным вдохновениям и совершению единого, высокого подвига. Русская Илиада перед нами. Приступаем к её изучению, дабы со временем отдать отчёт нашим читателям о книге, долженствующей иметь столь важное значение на отечественную словесность».

Но Александр Сергеевич не был бы самим собой, если бы не сострил. Вот дружеская шутка, позже им же тщательно вымаранная:
Крив был Гнедич-поэт,
преложителъ слепого Гомера,
Боком одним с образцом
схож и его перевод.

Гнедич действительно был крив на один глаз – последствие перенесённой в детстве оспы.

В обычной жизни Гнедича отличали простодушие, наивность. Кроме литературной деятельности, за которую он получил чин статского советника и звание академика (в 1811 году), увлекался ещё и собиранием книг. Его уникальная библиотека в 1250 томов, содержавшая редкие, подчас бесценные книги, по его завещанию передана в Полтавскую гимназию. После революции хранилась в Полтавской библиотеке, а после Великой Отечественной войны часть её перевезли в Харьков, в областную библиотеку им. В.Г. Короленко. Нынче судьба этого собрания неизвестна.

После выхода в свет «Илиады» Гнедич прожил всего четыре года. Усиленные занятия ослабили и без того болезненный организм поэта.

А.С. Пушкин сказал: «Русская Илиада перед нами. Приступаем к её изучению». Однако подлинного изучения «Илиады» Н.И. Гнедича не было и нет. Есть труды, посвящённые переводческой работе Гнедича, есть статьи о стихах Гомера в переводе Гнедича, но справочника по «Илиаде» нет. Нет именного указателя, нет мартирологов, нет описания оружия, материалов изготовления и так далее. А для современного читателя уже необходим и небольшой словарик старославянских слов (верея, глезна, гридня, лядвея, пард, усмарь и др.). Между прочим, в Англии перевод «Илиады» Гомера сопровождают шесть томов справок, уточнений, пояснений и проч.

В переводе Н.И. Гнедича много достоинств. Отметим два. Первый – это волшебный русский язык. Чего стоит хотя бы такое выражение:

Гера прельщает старика Зевса, коварствуя сердцем.

Второе – очень и очень важное достоинство – Гнедич не использует римского варианта гомеровских имён, не вносит путаницу. Всего дважды он допустил такой просчёт. А вот перевод «Одиссеи», осуществлённый поэтом В.А. Жуковским, изобилует такими погрешностями.

После 1829 года вышли в свет многие десятки изданий «Илиады» Гомера в переводе Н. Гнедича, но до сих пор нет справочника по «Илиаде» в русском переводе. Почти в каждом издании имеется «Словарь мифологических и географических названий и имён», но все они с существенными погрешностями. Так, в издании «Библиотеки античной литературы» 1978 года всего 289 «географических названий и имён» из 1165 упоминаемых в тексте. А в издании, осуществлённом издательством «Азбука-классика» в 2005 году, уже 585 имён и названий. Но! Увеличение произошло в основном за счёт путаницы: автор «Словаря» включил все известные ему имена, в том числе и не встречающиеся в «Илиаде».

Причём все авторы «словарей» избегают упоминать имена, которые встречаются многократно по разные стороны фронта. Так, никто не включил в свой словарь имя «Хромий». Почему? Да потому, что Хромиев было пять разных человек, к тому же четверо Хромиев воевали против Трои, а один – за Трою. Точно по этой же причине ни один автор своего словаря не включил имя Актор.

В составленном мной именном указателе каждое имя привязано к номеру песни и номеру стиха. Например, Ахиллес упоминается 494 раза, Аполлон – 160, Гектор – 512 и так далее. Всего в поэме Гомера 843 действующих лица, в полтора раза больше, чем в «Войне и мире» Л.Н. Толстого.

Имён настолько много, что пару раз споткнулся и сам Гомер. Так, Деипир фракийский убит Геленом, «сыном Приама» (13 – 576). Менелай, не разобравшись, решил, что убит ахейский Деипир, и ранил Гелена. Но ведь фракияне воевали на стороне Трои (2 – 844), то есть Гелен убил союзника, а Менелай заступился за врага. И второй случай. Вождь пафлагонян Пилемен убит Менелаем (5 – 576), но когда погиб сын Пилемена, Пилемен стал его оплакивать, то есть ожил (13 – 658, 659).

Обилие действующих лиц заставило Гомера идти на повторы имён. Шестьдесят девять имён встречаются дважды, причём есть примеры, когда одноимённые герои находятся по разные стороны фронта. Так, Агелай ахейский воюет с Агелаем троянским, Медон аргивский борется с Медоном троянским, Перифас данайский сражается с Перифасом троянским. И всего таких пар – тринадцать.

По три раза одно и то же имя встречается одиннадцать раз, из них разноплеменных – семь. По четыре раза встретилось пять имён, из них только Меланипп с двух сторон: три троянца и один данай. И, наконец, два имени встречается по пять раз – это Актор (все пятеро – данаи) и Хромий (четверо троянцев и один аргивянин).

Гений поэта и переводчика «Илиады» Николая Ивановича Гнедича выразился также и в том, что многие фразы из поэмы Гомера в его переводе звучат афористично, порой плакатно.

12 – 342: Знаменье лучшее всех – за отечество храбро сражаться!

12 – 328: Вместе вперед! Иль на славу кому, иль за славою сами (на щите иль под щитом).

12 – 412: Успешнее труд совокупный! (У В. Маяковского: «Единица – вздор, единица – ноль, один – даже если очень важный – не поднимет простое пятивершковое бревно...»).

13 – 729: Нет, совокупно всего не стяжать одному человеку.

14 – 300: Зевсу, коварствуя сердцем, вещала державная Гера (коварствуя сердцем – ну, что за прелесть!).

17 – 445-446: горькая философия –
Ибо из тварей, которые дышат и ползают в прахе,
Истинно в целой вселенной несчастнее нет человека.

* Александрийский стих – это шестистопный ямб. В XII веке такими стихами была написана поэма об Александре Македонском – отсюда и название. Вот пример из Кондратия Рылеева: «Надменный временщик, и подлый и коварный. Монарха хитрый льстец и друг неблагодарный».

Виктор РЕМИЗОВСКИЙ, г. Хабаровск.

ПРЕДИСЛОВИЕ ПЕРЕВОДЧИКА

У нас есть два полных перевода "Илиады", читаемых и сейчас. Один

старинный (десятых-двадцатых годов прошлого века) - Гнедича, другой более

новый (конца прошлого - начала нашего века) - Минского.

Перевод Гнедича - один из лучших в мировой литературе переводов

"Илиады". Он ярко передает мужественный и жизнерадостный дух подлинника,

полон того внутреннего движения, пафоса и энергии, которыми дышит поэма. Но

у перевода есть ряд недостатков, делающих его трудно приемлемым для

современного читателя.

Главный недостаток - архаический язык перевода. Например:

Он же, как лев истребитель, на юниц рогатых нашедший,

Коих по влажному лугу при блате обширном пасутся

Тысячи; пастырь при них; но юный, еще не умеет

С зверем сразиться, дабы защитить круторогую краву...

Перевод перенасыщен церковно-славянскими словами и выражениями,

пестрит такими словами, как "дщерь", "рек", "вещал", "зане", "паки", "тук",

вплоть до таких, современному читателю совершенно уже непонятных, слов, как

"скимен" (молодой лев), "сулица" (копье), "глезна" (голень) и т. п.

слога. Вместо "лошадь" он пишет "конь", вместо "собака" - "пес", вместо

"губы" - "уста, вместо "лоб" - "чело" и т. п. Он совершенно не считает

возможным передавать в неприкосновенности довольно грубые подчас выражения

Гомера. Ахиллес ругает Агамемнона: "пьяница, образина собачья!" Гнедич

переводит: "винопийца, человек псообразный!" Елена покаянно называет себя

перед Гектором "сукой", "бесстыдной собакой". Гнедич стыдливо переводит",

"меня, недостойную".

Перевод Минского написан современным русским языком, но чрезвычайно сер

и совершенно не передает духа подлинника. Минскому более или менее удаются

еще чисто описательные места, но где у Гомера огненный пафос или мягкая

лирика, там Минский вял и прозаичен.

Когда новый переводчик берется за перевод классического художественного

произведения, то первая его забота и главнейшая тревога - как бы не

оказаться в чем-нибудь похожим на кого-нибудь из предыдущих переводчиков.

Какое-нибудь выражение, какой-нибудь стих или двустишие, скажем даже, -

целая строфа переданы у его предшественника как нельзя лучше и точнее. Все

равно! Собственность священна. И переводчик дает свой собственный перевод,

переводчиков перечеркиваются, и каждый начинает все сначала.

Такое отношение к делу представляется мне в корне неправильным. Главная

все оправдывающая и все покрывающая цель - максимально точный и максимально

художественный перевод подлинника. Если мы допускаем коллективное

сотрудничество, так сказать, в пространстве, то почему не допускаем такого

же коллективного сотрудничества и во времени, между всею цепью следующих

один за другим переводчиков?

Все хорошее, все удавшееся новый переводчик должен полною горстью брать

из прежних переводов, конечно, с одним условием: не перенося их механически

в свой перевод, а органически перерабатывая в свой собственный стиль,

точнее, в стиль подлинника, как его воспринимает данный переводчик.

Игнорировать при переводе "Илиады" достижения Гнедича - это значит

заранее отказаться от перевода, более или менее достойного подлинника.

В основу своего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен,

везде, где его можно сохранять. "Илиада", например, кончается у Гнедича

таким стихом:

Так погребали они конеборного Гектора тело.

Лучше не скажешь. Зачем же, как Минский, напрягать усилия, чтоб сказать

хоть хуже, да иначе, и дать такое окончание:

Так погребен был троянцами Гектор, коней укротитель.

Многие стихи Гнедича я перерабатывал, исходя из его перевода. Например:

Долго, доколе эгид Аполлон держал неподвижно,

Стрелы равно между воинств летали, и падали вой;

Но едва аргивянам в лице он воззревши, эгидом

Бурным потряс и воскликнул и звучно и грозно, смутились

Души в их персях, забыли аргивцы кипящую храбрость.

Новый перевод:

Долго, покуда эгиду держал Аполлон неподвижно,

Тучами копья и стрелы летали, народ поражая.

Но лишь, данайцам в лицо заглянувши, потряс он эгидой,

Грозно и сам закричав в это время - в груди у ахейцев

Дух ослабел, и забыли они про кипящую храбрость.

Подавляющее большинство стихов, однако, написано заново, - в таком,

например, роде. Приам в ставке Ахиллеса молит его отдать ему тело убитого

Храбрый, почти ты богов! Над моим злополучием сжалься,

Вспомнив Пелея родителя! Я еще более жалок!

Я испытаю, чего на земле не испытывал смертный:

Мужа, убийцы детей моих, руки к устам прижимаю!

Новый перевод:

Сжалься, Пелид, надо мною, яви уваженье к бессмертным,

Вспомни отца твоего! Я жалости больше достоин!

Делаю то я, на что ни один не решился бы смертный:

Руки убийцы моих сыновей я к губам прижимаю!

Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и

обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то

этим все будет оправдано.

Очень труден вопрос о степени точности, с какою следует переводить

поэму, написанную три тысячи лет назад. В общем мне кажется, что прежние

переводчики слишком уж боялись чрезмерной, по их мнению, близости к

оригиналу, уклоняющейся от наших обычных оборотов речи. У Гомера, например:

"Что за слова у тебя чрез ограду зубов излетели!" Переводчики предпочитают;

"Что за слова из уст у тебя излетели!" Предпочитают "гнева в груди не

сдержавши" вместо гомеровского "не вместивши", "лишь тогда б ты насытила

злобу" вместо "исцелила свою злобу".

Слово thymos (дух) и psyche (душа) безразлично переводятся то "дух", то

"душа". Между тем у Гомера это два понятия, совершенно различные. "Тимос"

(дух) - совокупность всех духовных свойств человека, "психе" (душа) - это

заключенная в человеке его тень, призрак, отлетающий после смерти человека в

царство Аида, . грустное подобие человека, лишенное жизненной силы,

настолько лишенное, что, например, душа Патрокла, явившаяся во сне Ахиллесу,

способна выразить свою грусть от расставания с другом только писком (XXIII,

Приветствуя друг друга, эллины говорили: "chaire - радуйся, будь

радостен", где мы говорим "здравствуй, будь здоров". Как переводить это

слово - "радуйся" или "здравствуй"? Когда эллинские посланцы приходят к

Ахиллесу, он приветствует их словом "chairete - радуйтесь!" Но ахейцы

разбиты, Гектор у их кораблей, Ахиллес помочь не хочет, чему же тут

радоваться? Тем не менее, по-моему, все-таки нужно переводить "радуйтесь".

Незнающий пусть из примечания узнает, что "радуйтесь" соответствует нашему

"здравствуйте". Но слишком для эллинского жизнеотношения характерно, что при

встречах они желали друг другу радости, и стирать в переводе эту черточку

нельзя. То же и с излюбленным у Гомера словом "philos - милый". "Милым

печалуясь сердцем", "утомились его милые ноги" и даже: "печалится мое милое

сердце". Собственно говоря, слово "philos" здесь значит просто "свой,

собственный". Однако в послегомеровское время слово в этом смысле уж не

употреблялось, а для гомеровского времени характерен именно этот оттенок:

свое сердце - милое сердце, как города - благозданные, тело - прекрасное,

колесница - искусно сделанная и т. д.

И вообще, мне кажется, можно держаться ближе к подлиннику гораздо чаще,

чем это делают прежние переводчики, как бы нам ни казались чуждыми и

необычными эпитеты и обороты Гомера. Он часто, например, употребляет

выражение "однокопытные кони", как будто бывают и двукопытные кони; "увидел

глазами"; боги делают герою легкими "ноги и руки над ними". Гомер иногда

употребляет прием, носящий название "hysteron - proteron" (более позднее -

более раннее). Герой, встав от сна, надевает плащ и хитон, хотя, конечно, он

надевает раньше хитон (рубашку), а потом уже плащ. Нимфа Калипсо надевает на

Одиссея новое платье и делает ему ванну. Конечно, ванну она делает раньше.

Когда мы читаем в каком-нибудь рассказе: "Иван Петрович подошел к

столу. Он был очень весел" - мы почитаем себя обязанными спросить - "Кто был

весел - стол?" Гомер очень часто употребляет слова "он", "она", "они", когда

по смыслу ясно, о ком идет речь, хотя желающий может задать вопрос, подобный

вопросу о столе. Я в этом случае считал возможным следовать Гомеру.

Однако итти в точности перевода до конца я не решился. Для Гомера,

например, седалищем всех душевных и умственных свойств человека является не

мозг, а сердце, еще точнее - грудобрюшная преграда (phrenes). Может быть,

это отсутствие нужной дерзости, но у меня не поднялась рука переводить:

"гнев охватил его грудобрюшную преграду" или: "я радуюсь всею своею

грудобрюшном преградою".

О транскрипция собственных имен. В общем, я старался передавать их в

соответствии с оригиналом, но имена, уже получившие у нас право гражданства

и ставшие для всех обычными, я оставил в прежней транскрипции: Ахиллес (а не

Ахиллей), Гекуба (а не Гекаба), Аякс (а не Аянт), Калхас (а не Калхант). Так

же в подготовляемом переводе "Одиссеи": Цирцея (а не Кирка), циклоп (а не

киклоп) и т. д.

То же с ударениями. Правильно было бы: Аполлон, Дионис, Приам, Менелай,

Парис и т. д. Я сохранил ударения, ставшие для нас уже обычными.

К ПОНИМАНИЮ СОБЫТИЙ, О КОТОРЫХ РАССКАЗЫВАЮТ "ИЛИАДА" И "ОДИССЕЯ"

У богов был свадебный пир: выдавали "сереброногую" богиню Фетиду, дочь

морского старца Нерея, за смертного человека Пелея, царившего над народом

мирмидонцев во Фтии, на севере Греции. Случай совершенно необычный. У богов

и богинь были нередки мимолетные любовные связи со смертными женщинами и

мужчинами. Но чтобы богиню выдавали замуж за смертного человека - этого не

бывало. Однако к тому были основательные причины. Фетидою увлекались сам

царь богов, громовержец Зевс, и его брат Посейдон, владыка морей.

Существовало предсказание, что сын, родившийся от Фетиды, будет много

сильнее своего отца. Греческие боги были далеко не всемогущи. Выше их стоял

темный, безличный рок, и его решений боги не имели возможности отменить.

Чтобы сделать для себя безопасным будущего сына Фетиды, они и выдали ее

замуж за смертного. Существо, только более сильное, чем смертный человек,

для богов не было опасно. А сильного бога у них были очень основательные

причины бояться. Зевс сам воцарился над миром, свергнув с помощью братьев и

сестер отца своего Крона и заключив его в подземный Тартар. Крон в свою

очередь воцарился, свергнув отца своего Урана, первоначального владыку мира.

На свадебный пир были приглашены все боги за исключением Эриды, богини

вражды и раздора. Причина понятна. Эрида обиделась. В середине пира вдруг

дверь открылась, и Эрида с порога покатила в пиршественный зал золотое

яблоко с надписью: "прекраснейшей". За яблоко возник жестокий спор между

тремя богинями: царицей Герой, женою Зевса, Палладой-Афиной, богинею

мудрости, и Афродитою, богинею любви и красоты. Каждая требовала яблоко

себе, как наиболее прекрасной. Поладить не смогли и обратились за решением

спора к красавцу-царевичу Парису, сыну троянского царя Приама. Он в это

время пас стада на Гаргаре, одной из вершин горы Иды близ Трои. Обе стороны

сразу повели дело начис тоту. Гера обещала Парису власть и богатство, Афина

Мудрость и славу, Афродита - любовь самой красивой в мире женщины. Парис

подобный способ решения спора нашел вполне естественным и стал взвешивать не

то, какая из богинь наиболее прекрасна, а то, какое из обещаний наиболее

заманчиво. И присудил яблоко Афродите.

На юге Греции, в знаменитой впоследствии Спарте, царствовал Менелай

Атрид (то есть, сын Атрея). Он был женат на Елене, дочери Леды. Отцом Елены

был сам царь богсв Зевс, явившийся к Леде в виде прекрасного лебедя. Эта-то

Елена, жена Менелая, и была прекраснейшею женщиною во всем мире. Парис

приехал в качестве гостя к Менелаю. Афродита зажгла Елену страстью к Парису,

и он увез Елену на своих кораблях вместе со всеми ее сокровищами к себе в

Трою. Троя (или Илион) была столицею богатой троянской страны, расположенной

на северо-западной оконечности Малоазиатского полуострова, при впадении

Геллеспонта (ныне Дарданельский пролив) в Эгейское море.

Похищение Парисом Елены повело, по греческим сказаниям, из которых

черпал Гомер, к продолжительной войне греческих народов с Троей,

окончившейся разрушением Трои. Троянская война не выдумка, она была

действительно, но вызвана она была, конечно, не похищением красивой женщины.

Причина войны греческих народов против Трои лежала в благоприятном торговом

положении Трои на путях из Европы в Азию, положении, сильно тормозившем

торговлю Греции. Это-то и побудило многочисленные мелкие государства Греции,

постоянно между собою враждовавшие, объединиться в общую армию и пойти

походом на Трою. Нападение же Греции в свою очередь побудило соседние с

Троей государства - Ликию, Фракию, Пафлогонию, Мисею и др. - присоединиться

союзниками к Трое и вместе с нею бороться с вторгшимся греческим войском.

Нужно кстати заметить, что в то время греки еще не назывались греками. Гомер

называет их ахейцами, данайцами или аргивянами.

Братом Менелая был Атрид Агамемнон, царь "многозлатных" Микен, самый

могущественный и богатый из всех ахейских царей. Он горячо откликнулся на

обиду, нанесенную Парисом его брату. Откликнулись и другие цари. После

долгих сборов ахейская армия собралась у порта Авлиды в количестве около ста

тысяч человек. Ополчением каждого царства командовал его царь, а

главнокомандующим был избран Агамемнон. Из других предводителей особенно

выдавались следующие: Диомед Тидид (сын Тидея), царь Аргоса, самый

привлекательный из всех ахейских герэев, великодушный, рыцарски благородный,

всегда бросающийся в самые опасные места, не боящийся вступать в бой даже с

богами; "Великий Аякс", сын Теламона, царя саламинского, огромный,

чудовищной силы. Брат его Тевкр был самым лучшим в войске стрелком из лука.

Был еще другой Аякс, сын Оилея, предводитель легковооруженных локров,

сражавшихся луками и пращами, быстрый на ноги. Часто оба Аякса сражались

рядом, плечом к плечу. Самым мудрым и опытным военным советником был старец

Нестор, царь песчанистого Пилоса. Сын его Антилох блистал среди молодежи

своею удалью. Со "стоградного" Крита привел восемьдесят кораблей с бойцами

могучий копьеборец Идоменей. В ахейском войске находился славный стрелок из

лука Фялоктет, друг Геракла (Геркулеса); умирая, Геракл подарил Филоктету

свой лук со смертоносными отравленными стрелами. Одним из самых выдающихся

среди вождей ахейского войска был "многохитрый" Одиссей, сын Лаэрта, царь

небольшого каменистого острова Итаки, к западу от греческого материка,

"стойкий в бедах", отважный воин и умный, находчивый вождь, способный на

самые хитрые выдумки.

Таким образом, армия была многочисленная, вожди ее - храбрые и опытные.

Но оракул предсказал, что Трои ахейцы не возьмут, если в походе не будет

участвовать Ахиллес, сын Пелея и Фетиды, - тех самых, на свадьбе которых

произошла ссора трех богинь за золотое яблоко. Фетиде было известно, что

судьбою Ахиллесу предназначено на выбор: либо до глубокой старости прожить в

полном благополучии и спокойствии в родной Фтии, либо погибнуть в бою

молодым, но получить великую славу. Чтобы уберечь сына от ранней смерти,

Фетида скрыла Ахиллеса на острове Скчросе среди дочерей тамошнего царя

Ликамеда одетым в женское платье. Многохитрый Одиссей взялся отыскать

Ахиллеса. Переодетый купцом, он прибыл на Скирос, разложил перед дочерьми

Ликамеда разные женские украшения, а среди них - щит и копье. Вдруг под

окнами раздались боевые клики, звон оружия, стоны. Это Одиссей поручил своим

спутникам разыграть под окнами как будто нападение врагов. Девушки вскочили

и убежали, а Ахиллес схватил щит, копье и бросился в битву. Таким образом он

был узнан; Одиссею не стоило большого труда уговорить его присоединиться к

Тут в легенде некоторая хронологическая неувязка. Парис похитил Елену

очень, конечно, скоро после произнесенного им приговора, когда Ахиллес даже

не успел еще родиться. А на войну Ахиллес отправился уже вполне сложившимся

воином, превосходившим силою, отвагою, быстротою в беге и прочими воинскими

доблестями всех ахейцев и троянцев. Выходит, сборы ахейцев в троянский поход

продолжались двадцать, по крайней мере, лет. Немножко долго. Ахейцы отплыли

из Авлиды к Трое на тысяче ста восьмидесяти шести кораблях. Троя лежала

километрах в пяти от морского берега, на месте теперешнего турецкого

местечка Гиссарлык. Ахейцы вытащили корабли на сушу и расположились станом у

моря. Осады города не было. Троянцы выходили из города и сражались с

ахейцами на широкой равнине, тянувшейся от Трои к берегу. Ахейцы делали

частые набеги на соседние города и ближние острова, грабили их и опустошали.

Сражались медным оружием. Копья, мечи, щиты, панцыри, шлемы - все было

из меди. Железо уже было известно, но плавить его и ковать еще не умели, а

обрабатывали холодным способом: сверлили, шлифовали. Гомер называет железо

"трудным для выделки". Рядовые воины сражались пешими. Предводители и вообще

знатные люди - на колесницах. Колесницы были двуколесные, открытые сзади, с

поручнями вдоль передка. Правил возница, но это был не "служитель", не

"кучер", а товарищ и обыкновенно близкий друг бойца. Сражался боец с

колесницы, но часто для боя он соскакивал наземь и сражался пеший, а возница

с колесницей ждал в отдалении на случай преследования врагов или бегства от

них. Пикою сражались рукопашно, однако чаще метали ее во врага с некоторого

расстояния. Метали также подхваченные с земли большие камни, стреляли из

луков и пращей. С убитого победитель тут же, среди боя, спешил снять в

качестве трофея его вооружение и нередко падал в это время сам под ударами

товарищей убитого.

Царем Трои 0ыл Приам, сын Лаомедонта. Он был уже очень стар. Командовал

троянскими войсками его старший сын Гектор, самый могучий и храбрый воин

среди всех троянцев. Следующий за ним был Эней, сын Анхиза и богини

Афродиты, царь Дардании, близ горы Иды. Среди союзников троянских выдавались

ликийские цари Сарпедон, сын царя богов Зевса от смертной женщины, и Главк,

его двоюродный брат. Прекрасным стрелком из лука был Парис, похититель

Елены; он убил стрелами много ахейских героев, в их числе и самого Ахиллеса.

Выдающимся стрелком из лука был и его брат Пандар.

В войне деятельное и страстное участие принимали также верховные боги.

Они населяли снежную гору Олимп к северу от Греции и потому назывались

"олимпийскими". Одни боги стояли за ахейцев, другие за троянцев. Сторону

ахейцев держали, конечно, Гера, жена царя богов Зевса, и богиня мудрости

Паллада-Афина, обе жестоко обиженные приговором Париса. За ахейцев были бог

моря Посейдон, брат Зевса, "земли колебатель"; "благодавец" Гермес,

посланник богов, бог торговцев и воров; Гефест, сын Зевса и Геры, бог огня,

искусный мастер-кузнец, хромающий на обе ноги, с могучим туловищем и слабыми

ногами, единственный из богов, всегда усердно работающий; им, между прочим,

построены все дворцы богов на Олимпе.

На стороне троянцев стоял могучий бог Феб-Аполлон, сын Зевса и

пышнокудрой Лето, один из самых почитаемых небожителей, бог гармонии,

порядка, света, Дальновержец, без промаха попадающий из серебряного своего

лука в намеченную цель; его сестра Артемида, богиня-охотница, тоже

дальнострельная; мать их Лето; Apec, сын Зевса и Геры, бурный и кровожадный

бог войны; Афродита, дочь Зевса и Дионы, богиня любви и красоты,

покровительница Париса.

Более или менее нейтральную позицию занимал сам Зевс, царь богов.

Война ахейцев с троянцами продолжалась девять с лишним лет. На десятом

году разыгрался эпизод, послуживший сюжетом для "Илиады". Агамемнон отобрал

у Ахиллеса красавицу-пленницу Брисеиду, полученную Ахиллесом при разделе

награбленной добычи. Разъяренный самоуправством Агамемнона, Ахиллес

отказался сражаться с троянцами и через мать свою, богиню Фетиду, умолил

Зевса давать в бою победу троянцам до тех пор, пока Агамемнон не сознается в

своей вине и не возвратит Брисеиды. Зевс внял мольбам Фетиды. Могучий Гектор

во главе троянцев разбил ахейцев, прорвался к ахейским кораблям и начал их

жечь. Любимый друг Ахиллеса Патрокл с трудом умолил Ахиллеса позволить ему,

Патроклу, облачиться в доспехи Ахиллеса и во главе свежих войск Ахиллеса

отразить Гектора. Он отогнал троянцев от кораблей, но, увлеченный боем,

пренебрег строгим предупреждением Ахиллеса не преследовать врагов до Трои.

Гектор под стенами Трои убил Патрокла. Ахиллес отбросил свой гнев, разбил на

голову троянцев и в единоборстве убил Гектора. Старый царь Приам, отец

Гектора, с соизволения Зевса, ночью приехал в ставку Ахиллеса и вымолил у

него для погребения труп сына. Описанием похорон Гектора и кончается

Война продолжалась. На помощь троянцам подходили новые союзники. Пришло

войско храбрых амазонок, предводимых могучею царицею Пентезилеей, дочерью

бога войны Ареса. Ахиллес смертельно ранил ее в поединке, снял с нее шлем и,

изумленный красотою амазонки, влюбился в умирающую. Из Африки на помощь

троянцам привел свое войско богатырь эфиопов Мемнон, сын богини Зари. Его

тоже убил Ахиллес, но вскоре и сам был убит стрелою Париса, направленною

Аполлоном.

Войне не предвиделось конца.

Однажды утром троянцы с изумлением увидели со стен города, что ахейские

корабли все спущены на воду и, полные воинами, распустив паруса, уходят от

троянского берега в море. Троянцы кинулись к берегу. Среди покинутого стана

они с недоумением увидели огромного, с гору, коня, искусно сработанного из

дерева. Захваченный в болоте отставший ахеец сообщил, что ахейцы, отчаявшись

в победе, отплыли домой, а коня этого соорудили в честь Афины и нарочно

построили его таких размеров, чтобы его нельзя было втащить в город, так как

если он очутится в Трое, то Азия победит Европу. Боги помутили троянцам

разум. Не обращая внимания на предостережения, троянцы разобрали у ворот

городскую стену, ввезли коня в город и поставили его в акрополе. Ночью

потайная дверь в брюхе коня раскрылась, и из него спустились по веревке

наземь все храбрейшие герои-ахейцы: Одиссей, Менелай, сын Ахиллеса Неоптолем

и др. Они открыли ворота воротившемуся из-за острова Тенедоса войску. Троя

была разграблена и сожжена, мужчины, в том числе старый царь Приам,

перебиты, женщины, в их числе вдова Гектора Андромаха, захвачены в рабство.

(Андромаху, по позднейшим преданиям, взял себе в наложницы свирепый сын

Ахиллеса Неоптолем, убивший ее малолетнего сына Астианакта и престарелого

свекра Приама). Троя была стерта с лица земли.

Из ахейских героев скоро и благополучно вернулись домой очень немногие:

Нестор, Диомед, Идоменей. Аякс "Великий" погиб вскоре после смерти Ахиллеса.

Как самому выдающемуся герою троянской войны, ахейцы присудили вооружение

Ахиллеса Одиссею. Обиженный Аякс покончил самоубийством. Другой Аякс, сын

Оилея, потерпел в море кораблекрушение. Выбравшись на скалу, он хвастливо

заявил, что спасся против воли богов. Посейдон ударил трезубцем в скалу,

расколол ее и обрушил осколок с Аяксом в бушевавшее море. Агамемнон, тотчас

же по возвращении домой, был убит на пиру Эгистом, любовником его жены

Клитемнестры. Менелай возвратился с Еленою домой только после долгих

скитаний. Наибольшие испытания выпали на долю Одиссея. Он попал домой только

через десять лет по отплытии из Трои и через двадцать лет по отъезде на

войну с родного острова Итаки. Дома он оставил жену свою Пенелопу и

малолетнего сына Телемаха. Дом его наполнился знатными молодыми людьми с

Итаки и соседних островов. Решив, что Одиссей уже погиб, они убеждали

Пенелопу выбрать себе из их среды нового мужа, а в ожидании ответа пировали

с утра до вечера в доме Одиссея, поедали его скот и опустошали винные

подвалы. Целомудренная и верная Пенелопа всяческими хитростями оттягивала

ответ женихам. Долголетние странствия Одиссея, его возвращение домой и

расправа с наглыми женихами составляют предмет другой поэмы Гомера -

2. Оригинал и перевод. Вдобавок для русского читателя встает проблема языка и перевода — кто ж у нас знает древнегреческий. Раньше его изучали в классических гимназиях, но классическое образование сильно ужали еще в царской России, и поделом: нужно было освободить учебное время для современных языков и для дисциплин, необходимых в реальной жизни, — физики, химии, биологии, для расширения математики. Латынь осталась в юридических и медицинских вузах, а древнегреческий — только в университетах на классических отделениях филологических факультетов. Так что — перевод.

Само собой понятно, что художественное поэтическое произведение требует художественного поэтического перевода. Все мы знаем, что это очень трудно, но все же возможно. Есть отличные переводы сонетов Шекспира — переводы С. Маршака и А. Финкеля. Есть хорошие переводы стихов Гёте и Гейне. Особенно удаются переводы стихов, когда этим занимаются большие поэты. Почему же «Илиада» и «Одиссея» в переводах не производят впечатления настоящей поэзии, музыки слова?

Древние греки несомненно получали эстетическое наслаждение от прослушивания гомеровского эпоса. Такое же наслаждение получают от чтения «Илиады» и «Одиссеи» немногие современные филологи-классицисты, свободно владеющие древнегреческим языком. Тем, кто пользуется переводом, это совершенно недоступно.

Между тем русских стихотворных переводов гомеровского эпоса много (перечень их см. в кн.: Егунов 1964), и есть очень хорошие переводы на русский язык. Перевод Гнедича, сделанный во времена Пушкина, торжественно-медлителен, переполнен архаизмами (словами церковно-славянского языка) и этим близок к оригиналу. Более того, Гнедич изобретал новые слова для гомеровского эпоса. Колесничие у него «бодатели коней». Это от слова «бодец», обозначавшего в древнерусском стрекало. Ныне и «стрекало» уже непонятное слово. Этим термином обозначалась острая палка, которой управляли конями с колесницы вместо вожжей — кололи в правую сторону крупа или в левую. Кони у Гнедича снабжаются эпитетом «звуконогие», герой Гектор — «шлемоблещущий», и еще много таких составных эпитетов.

Это нарушение легкости понимания — не упущение переводчика, а передача свойств оригинала. Ведь речь Гомера — не обиходная древнегреческая речь, а «искусственный язык» (точнее, диалект), сформированный в среде аэдов (эпических певцов) из разных греческих диалектов, с изрядным количеством архаизмов, иностранных слов, редких выражений (Meister 1921). Таким способом певцы создавали «высокий штиль». Ведь и в русском эпосе нечто подобное. В русском быту не употребляются выражения «а и возговорит...» или «ой ты гой еси...». Перевод Гнедича — несомненно, шедевр русской литературы. Вот как выглядит начало поэмы у Гнедича:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля) —
С оного дня, как, воздвигшие спор, воспылали враждою
Пастырь народов Атрид и герой Ахиллес благородный.

Через сто с лишним лет после Гнедича за перевод взялся писатель В. В. Вересаев — его перевод на вполне современный язык живее, понятнее, но лишен величавости. То же начало выглядит у Вересаева так:

Пой, богиня про гнев Ахиллеса, Пелеева сына,
Гнев проклятый, страданий без счета принесший ахейцам,
Много сильных душ героев пославший к Аиду,
Их же самих на съеденье отдавший добычею жадным
Птицам окрестным и псам. Это делалось волею Зевса
С самых тех пор, как впервые, поссорясь, расстались враждебно
Сын Атрея, владыка мужей, и Пелид многосветлый.

Есть еще переводы Н. Минского, А. Шуйского и др. Но при несомненных достоинствах все эти переводы страдают несколькими общими недостатками.

Первый недостаток — в выборе стихотворного размера. Все русские переводчики переводят обе поэмы гекзаметром, следуя греческому оригиналу. Но греческий гекзаметр принципиально отличен от русского гекзаметра, созданного искусственно. Русский гекзаметр — это, по сути, шестистопный дактиль. Дактиль — это трехтактная стопа с ударением на первом слоге. Вот шесть таких стоп в строке — это гекзаметр.

^~~^~~^~~^~~^~~^~~

Кое-где Гнедич разнообразил гекзаметр, заменяя дактиль в некоторых стопах двухдольным размером — хореем или спондеем. Этой деталью можно здесь пренебречь.

Но в греческом языке, так же как в немецком или английском, есть долгие и короткие гласные. Например, в английском «биит» (beat) — это «удар», а «бит» (bit) — это «крошка», «маленький кусочек». В немецком: «каан» (Kahn) — это «челнок», а «кан» (капп) — это «может». В греческом буква «эта» (η) обозначает долгое «э», а буква «эпсилон» (ε) — короткое, «омега» (ω) — долгое «о», а «омикрон» (о) — короткое, и т. д. Так вот греческий стих был основан на чередовании долгих и коротких слогов.

_.._.._.._.._.._..

В русском же языке деления на долгие и короткие нет, поэтому русская копия гекзаметра основана на чередовании ударных и безударных, как это обычно для русского стиха. Стало быть, греческая стопа гекзаметра оказывается четырехдольной (долгий слог равен двум коротким), а русская стопа — трехдольной. То есть другая ритмика. Разница — как между танго (или, скажем, торжественным маршем) и вальсом. Это во-первых. А во-вторых, греческий стих получается длиннее русского примерно в полтора раза. Это создает впечатление гораздо большей протяженности, медлительности. Тут другое дыхание.

При всем совершенстве перевода одноглазого Гнедича, Пушкин встретил его злой эпиграммой, которую он не напечатал и тщательно вымарал в рукописи, понимая, что обнародование ее будет несправедливо. Литературоведы восстановили ее текст. Вот он:

Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод.

И Белинский был против «русского гекзаметра». Он говорил, что Гомера надо переводить «мерной прозой», то есть свободным стихом или чем-то вроде того.

Далее, у всех переводчиков «Илиада» рассчитана на декламацию или чтение. А на деле она в древности пе лась под аккомпанемент лиры. Она должна быть распевной, как русские былины. Ни один из существующих ныне переводов петь или хотя бы возглашать речитативом под аккомпанемент какого-либо струнного инструмента нельзя, не получается.

Все переводили Гомера как книжного поэта, литератора, хотя и древнего. А это был народный певец, акын, гусляр, не знавший грамоты. Возможно, действительно слепец. Его стихия — фольклор. Он помнил много народных песен об эпических героях и сам сочинял новые песни о тех же героях, каждый раз импровизируя. Но его импровизации ходили испытанными ходами, варьируя традиционные сюжеты. У него типичные признаки народного певца — это открыли Милмэн Пэрри и Элберт Лорд. Эти признаки: постоянные, как бы примороженные к объектам эпитеты (вроде русских «стрела каленая», «девица красная» и «добрый молодец»). Это также традиционные формулы-выражения (как русские «что ни в сказке сказать, ни пером описать», «я там был, мед-пиво пил» и т. д.). Почти после каждой речи одного из героев — «Так произнес...». После описания почти каждого отряда — стандартное завершение: «Сорок за ним кораблей под дружиной примчалося черных».

У певца множество повторов (целыми строками и «строфами» — до трети всего текста). Он этими заученными формулами и кусками текста пользуется, как книжный поэт — словами. Это позволяет ему свободно развивать повествование, не задумываясь над тем, какие слова и фразы употребить. Сразу вставляет готовое предложение из запасов памяти. В его речи масса частиц и союзов в роли частиц — как в русском эпосе (типа русских «да», «ведь», «да как» и т. п.), — они заполняют ритмические пробелы, делая речь падкой, но не такой экономной, как литературная.

Переводчики же невольно «улучшают» его, подчищают, приглаживают, превращают его народную речь в литературную, книжную. Они убирают повторы, разнообразят язык, выбирают более экспрессивные выражения, яркие образы. Вместо «так произнес» проставлены разные варианты: то «рек он», то «так он взывал», то «слово скончал». Разумеется, все это не значит, что нужно уподобить перевод русским былинам, уснастить речь выражениями «ой да ты», «гой еси» и т. п. Не стоит начинать поэму сугубо по-русски: «Уж ты гнев да воспой, богинюшка, как Ахиллеса-то свет Пелеевича...» Не нужно создавать «Гомера в зипуне».

Но и такой перевод был — это перевод «барона Брамбеуса» — О. И. Сенковского, востоковеда, журналиста и писателя первой половины XIX века. Вот как звучит начало «Илиады» в его переводе:

Спой, богиня, про бешенство Пелеевича Ахилла,
Окаянное, что тьму кручин на греков взвалило.
Многие-то побросало оно в Ад крепкие души
Богатырские, трупами же их угостило собак
Да воронов всех (Юпитера то свершалась воля!..)
С тех пор, то есть, как впервые разошлись, побранившись,
Атреич, царь мужей, и божеский Ахилл!

Атреича лучше оставить для пародий, но народность и распевность должны чувствоваться.

На каждом шагу в переводах встречаются смысловые нарушения. С первых же слов. У Гнедича: «Гнев, богиня воспой, Ахиллеса, Пелеева сына...» В греческом оригинале первое слово — Μηνιν «обиду». Петь надлежало про обиду, а не про гнев. Гнев проистекал из обиды. С объяснения, на что обиделся Ахилл (Ахиллей), и начиналась поэма. Причем поэма не воспевает гнев Ахилла, а осуждает. В оригинале «пой про обиду» (у Beресаева ближе к подлиннику: «пой про гнев»), а поскольку это — начало, то лучше «спой про обиду», но чтобы не было слишком фамильярно — «заведи песнь про обиду».

Греческий герой Ахиллеус (Ἀχιλλεύς), имя которого не входило в русский размер, назван у Гнедича Ахиллесом (и это стало традиционным), позже он стал Ахиллом. Но в гомеровской речи он входит в целую систему однотипно названных героев, образующих древнее поколение в эпосе. Все они на -еус, а переводятся всегда на -ей (окончания -ус, -ос в русском языке отсекаются): Одиссей, Идоменей, Нелей, Пелей, Эврисфей, Менесфей, Тезей, Эрехтей. Обычно не стоит отступать от литературной традиции, но в случае с Ахиллом — надо: он — представитель целого поколения героев и, следовательно, он — Ахиллей.

Значит, более близок к подлиннику как по звучанию, так и по смыслу был бы такой примерно перевод начала поэмы:

Заведи-ка, богиня, песнь про обиду проклятую Ахиллея,
Что Пелеев сын, ведь она великие навлекла на ахеян бедствия,
Как низвергла могучих героев души враз в преисподнюю,
А самих-то окрестным псам на лихое повергла терзание
Да хищным птицам на пир. Уж сбывалася воля Зевсова
С того дня, как промеж собой возгорелись враждою лютою
Сын Атреев, мужам повелитель, и пресветлый герой Ахиллей.

Это, конечно, не образец поэтического перевода, не конкуренция Гнедичу или Вересаеву, а только намек на то, как должен звучать, на мой взгляд, русский текст эпопеи, максимально близкий по фонетическому воздействию к звучанию оригинала и более точный по смыслу.

Далее, гомеровский эпос благодаря своей древности (почти три тысячи лет) и колоссальному объему является настоящей энциклопедией древнейшей Греции — столько сведений о греческой культуре, языке, искусстве, быте, экономике, социальном строе! Другое дело, что Троянская война отделена от времени самого Гомера половиной тысячелетия, и народный певец знал описываемое им время примерно так, как русские сказители — события, описанные в былинах, то есть время Киевской Руси. В Троянской войне, как она представлена у Гомера, намешаны реалии разных веков — с XIII века до н. э. (предполагаемое время Троянской войны) и даже XVI века по VIII—VII века до н. э. (предполагаемое время жизни самого Гомера). В этом разбираться ученым, и многое уже распределено по векам. Но так или иначе, эти сведения в «Илиаде» есть, и их ниоткуда в такой полноте не добыть, кроме как в «Илиаде». «Илиада» — это богатейший исторический источник.

А это налагает дополнительные требования на перевод: он должен быть детальным и безукоризненно точным. Никаких домыслов, никакой отсебятины. Но обратимся к переводу Гнедича. Явившись к Агамемнону просить о выкупе пленной дочери, жрец Аполлона протягивает царю венец на жезле золотом. У Гнедича добавлено «красный» (I, 15). Венец у греков действительно повязывался красной лентой, однако в данном месте у Гомера в оригинале цвет не указан. Можно, конечно, вводить от себя дополнительные слова, если этого требует размер, но нейтральные, а не добавляющие новую информацию.

Когда боги обсуждали, как Приаму получить у Ахилла труп Гектора, Зевс, по Гнедичу, говорит:

Тело похитить склоняют бессмертные Гермеса боги;
Я же, напротив, ту славу хочу даровать Ахиллесу...
(XXIV, 109-110)

В оригинале же у Гомера Зевс намеревался дать Ахиллу не «славу», а достойную «почесть», то есть выкуп. Античные боги и герои не были столь бескорыстны, как их представлял переводчик XIX века.

Вообще, нужен дословный (пусть и прозаический) перевод. Такие переводы на английский язык есть (У. X. Д. Рауза, также Эндрю Лэнга, Уолтера Лифа и Эрнеста Майерса), на русском современных нет. Есть очень устаревшие (Петра Евдокимова — 1776-1978 годов, Ивана Мартынова — 1823-1925 годов).

Гомеровский эпос — это фольклор особого рода: он выделялся своим совершенством из народных эпосов. Этим совершенством он обязан греческому духу состязательности, реализованному в обычае ежегодных всегреческих состязаний народных певцов на острове Делос. Готовясь к этому престижному конкурсу, певцы заучивали наизусть огромные тексты, всячески их улучшали, так что у наиболее талантливых из них фольклор максимально приближался к литературе.

Но заведомо ясно, что большинство из нас читать Гомера в оригинале не может и не будет, а перевод, даже лучший — Гнедича или Вересаева, — не дает полного впечатления и не доставит того наслаждения красотами стиха, которое увлекало древних, а ныне доступно немногим знатокам. Зачем же читать «Илиаду»?

Александр Сальников

Кто девятый сын Приама?

«Илиада» - библия Древней Греции. И эта великая поэма древности таит в себе ещё много тайн и загадок. Например, есть, на мой взгляд, неразрешённый, а может, и неразрешимый вопрос по поводу имени одного из сыновей царя Трои старца Приама. Известно, что Приам имел много детей, его плодовитости позавидовал бы любой мужчина. В разных источниках называется разное количество его потомков, в одних говориться, что у Приама было 50 сыновей и 50 дочерей, в других упоминается 50 сыновей и 12 дочерей, в третьих говорится, что у него было всего 50 детей. Гигин, например, указывает 41 сына и 14 дочерей, а Вергилий намекает на 100 дочерей и невесток. Как бы там ни было, здесь нас интересует только один сын царя Приама.

Работая над современным переводом «Илиады» мне, естественным образом, приходилось сверяться с уже существующими русскими переводами. В. Вересаев признавался, что при работе над переводом «Илиады» он старался придерживаться перевода Н. Гнедича, но не отвергал и перевода Н. Минского. В предисловии к своему переводу Вересаев пишет: «В основу моего перевода я кладу перевод Гнедича везде, где он удачен, везде, где его можно сохранять… Я считал возможным вносить в перевод также отдельные удачные стихи и обороты Минского. И если от заимствований качество перевода повысится, то этим все будет оправдано» . Таким правилом пользовался и я, с той только разницей, что кроме переводов Гнедича и Минского, в моём распоряжении был и перевод Вересаева. Другими русскими переводами, например, Шуйского, я не пользовался по той простой причине, что трёх было уже больше чем достаточно. К слову сказать, у меня создалось впечатление, что перевод Вересаева во многих местах даже более точен, чем перевод Гнедича, вопреки устоявшемуся мнению, будто перевод Гнедича самый точный. Но это так, замечание к месту.

Что же касается моего перевода, то за основу я взял древнегреческий текст «Илиады» издания Д. Монро и Т. Аллена. Если бы не этот выбор, я, вероятно, и не обратил бы внимания на строку, в которой как раз и указано заинтересовавшее меня имя. В 24-й песне «Илиады», в стихах 249-252, есть перечисление девяти сыновей царя Трои. В этом месте рассказывается о том, как Приам кричит на них, ругая за нерадивость, перед тем, как отправиться в стан ахейцев за телом Гектора, своего старшего сына. Вот как выглядят эти стихи в древнегреческом тексте издания Томаса Аллена:

Δηΐφοβόν τε καὶ Ἱππόθοον καὶ δῖον Ἀγαυόν·

В этом коротком списке царских сыновей последним стоит имя Ἀγαυόν (Агав, Агаон, Агайон). Однако известно, что в русской традиции перевода в этом месте указывается имя Дий. Например, всё в тех же трех основных русских переводах «Илиады» (Н. Гнедича, Н. Минского, В. Вересаева) имя девятого сына Приама из этого списка переводится как Дий. Здесь можно отметить, что Н. Гнедич в данном месте, возможно, по ошибке, указал ещё одного сына Приама по имени Клит, которого нет в поэме. У Гнедича получилось, что Гомер в этом месте говорит не о девяти, а о десяти сыновьях. Последним в перечислении Гнедич указывает Дия:

Все удалилися. Он же вскричал, сыновей порицая,

Клита , Гелена , Париса , питомца богов Агафона ,

Паммона , Гиппофооя , Дейфоба вождя, Антифона ,

Храброго сына Полита и славного мужеством Дия ;

Грозно на сих сыновей и кричал и приказывал старец:

Мы не будем разбирать вопрос о том, с какого именно оригинального текста в своё время Гнедич переводил «Илиаду», какое слово он перевёл как имя Клит, и почему (а, скорее всего, именно поэтому) упустил числительное «девять» (ἐννέα) в 252-й строке. Это тема для другого не менее интересного исследования. Нас же интересует не Клит, а Дий и Агаон (Агав). Н. Минский при переводе удаляет Клита, но оставляет Дия:

Начал сзывать сыновей: Агафона , Гелена , Париса ,

Храброго в битвах Полита , бойца Антифона , Паммона ,

Славного Дия , равно Деифоба вождя с Гиппофоем .

Он обратился ко всем сыновьям и воскликнул:

В. Вересаев переводит данное место почти так же, как и Минский, лишь переставив местами имена героев. Он тоже удаляет Клита и оставляет Дия. Но более точно переводит 252-й стих, указывая, что речь идёт именно о девяти сыновьях:

Громко браня Агафона , подобного богу, Париса ,

Паммона и Гиппофоя , Антифона и Деифоба ,

Дия с Геленом , Полита могучеголосого, - всех их

Девятерых призывал он и громко давал приказанья:

Если насчёт Клита, как сына Приама, всё ясно, и эта «ошибка» Гнедича признана всеми, так как в оригинале данное имя не встречается (хотя в некоторых русских списках детей Приама Клит всё же присутствует, однако с неизменными оговорками и отсылками к переводу Гнедича), то насчёт Дия, а тем более Агаона (Агава), всё не так однозначно и ясно. Как и имя Клита, имя Дия Приамида в «Илиаде» встречается только в одном месте. Когда речь идёт о Дие как сыне Приама, все источники неизменно отсылают нас к 251-му стиху 24-й песни поэмы. Но мы помним, что в издании Томаса Алена указан не Дий, а Агаон (Агав).

В этой связи меня заинтересовал вопрос, почему большинство антиковедов и переводчиков (не только русских, но и иностранных: например, А.Поуп, С.Батлер, И.Фосс, Р.Фитцжеральд и другие) предпочитают называть девятым сыном Приама в этом списке именно Дия? И мы знаем, что в некоторых других изданиях «Илиады» на древнегреческом языке в данном месте поэмы последним среди царских сыновей указывается Дий:

σπερχομένοιο γέροντος· ὃ δ᾽ υἱάσιν οἷσιν ὁμόκλα

νεικείων Ἕλενόν τε Πάριν τ᾽ Ἀγάθωνά τε δῖον

Πάμμονά τ᾽ Ἀντίφονόν τε βοὴν ἀγαθόν τε Πολίτην

Δηΐφοβόν τε καὶ Ἱππόθοον καὶ Δῖον αγαυόν ·

ἐννέα τοῖς ὃ γεραιὸς ὁμοκλήσας ἐκλευε·

Особенно сильна эта традиция в русскоязычных переводах, начавшаяся, видимо, ещё до Н. Гнедича. Заведующий кафедрой Классической филологии ИВКА РГГУ, доктор филологических наук, защитивший диссертацию по теме: «Формирование античной литературной теории», профессор Н.П. Гринцер в одном из писем написал мне по этому поводу:

«Проблема в том, что не понятно, какое из двух греческих слов δῖον и αγαυόν эпитет, а какое имя; может быть и так, и так. В одном случае “божественный Агав”, а в другом - “блистательный Дий”. Мифографы, действительно, предпочитали Дия, и в большинстве изданий его пишут с большой буквы».

На чём же основывается этот выбор мифографов-антиковедов и переводчиков? Почему большинство из них отдают предпочтение Дию? И чем руководствовались издатели того текста «Илиады» на древнегреческом, с которым я работал при переводе поэмы, когда указали последним имя Агава (Агаона), а не Дия? Вот вопросы, которые меня заинтересовали.

Как выяснилось, проблема трактовки этого места «Илиады» возникла давно, споры о предпочтении написания имени собственного «Ἀγαυόν» или «Δῖον» начались ещё в античные времена, при переписке рукописей. Нет сомнений, что разные толкования в выборе «δῖον Ἀγαυόν» или «Δῖον αγαυόν» произошли в связи с практикой написания древних рукописей, в которых прописные и строчные буквы не различались, что подтверждает древний рукописный текст «Илиады», известный как «Codex Venetus А» из библиотеки святого Марка.

Из словосочетания «δῖον αγαυόν» в древней рукописи не совсем понятно, какое именно из этих слов должно быть именем собственным, а какое эпитетом к нему. Тем не менее, большинство мифографов-антиковедов и переводчиков (следовательно, и изданий) предпочитают указывать на Дия. На чём же основывается этот выбор? Многие источники указывают на древнегреческого мифографа и космолога Ферекида из Сироса (Киклады), жившего в VI веке до н. э., который будто бы упоминал Дия как сына Приама. Также известно, что в труде «Мифы» римского писателя I века н. э. Гая Юлия Гигина имя Дий упоминается в списке сыновей Приама. Именно поэтому Дий как сын Приама указывается не только во всех русских, но и во многих иностранных переводах «Илиады».

Однако отметим, что Гигин в своём списке просто упоминает Дия среди прочих сыновей Приама без всяких комментариев или отсылок на какой-либо источник. Что же касается Ферекида и его мнения по употреблению слов «δῖον αγαυόν», то для выяснения этого вопроса мы должны обратиться к древним схолиям.

Интерпретация древних текстов - дело довольно трудное и кропотливое, исследователям многих веков пришлось изрядно потрудиться над сбором, перепиской и трактовкой древних свитков «Илиады». В своей вступительной статье к очередному изданию поэмы в переводе Гнедича российский филолог, специалист по античной мифологии, философии, истории и культуры Древней Греции, доктор исторических наук, профессор А.И. Зайцев писал:

«Александрийские филологи эллинистической эпохи - Зенодот из Эфеса, Аристофан из Византии и в особенности Аристарх с Самоса (видимо, имеется ввиду не Аристарх Самосский, а Аристарх Самофракийский - А.С.) - собирали методически рукописи поэм Гомера со всех концов эллинского мира и пытались восстановить в первозданном виде гомеровский текст. Сравнивая найденные в большом количестве в Египте папирусы Гомера III в. до н. э. с гомеровскими текстами послеаристарховского времени, мы видим, какую грандиозную работу проделал Аристарх. И если в интерпретации гомеровских поэм Аристарх был во многом наивен, представляя себе, в частности, гомеровское общество по образу и подобию царского двора эллинистической монархии, сам текст обеих поэм, судя по всему, лишь в редких случаях отклоняется от аутентичного гомеровского текста VIII в. до н. э. В последующие столетия восстановленный Аристархом текст "Илиады" и "Одиссеи" тщательно переписывался, перейдя в III- IV вв. н. э. из папирусных свитков в пергаменные кодексы. Лучшие из этих рукописей были снабжены комментариями на полях, так называемыми схолиями, основанными на трудах эллинистических филологов. Эти схолии, дошедшие до нас в византийских рукописях гомеровских поэм, и сейчас во многом помогают исследователям точнее понять поэмы» .

Итак, чем нам могут помочь древние схолии? Отметим, что упоминание об этом непонятном месте встречается в схолиях к «Илиаде» лишь дважды. Первая запись в схолиях к 251-му стиху XXIV песни выглядит следующим образом:

καί οτι ἄδηλον ποτερον ἐστί το κυριον ο Δῖος η ο Ἀγαυός.

Из этой строки мы видим, что неизвестный схолиаст (иногда предполагается, что это сам Аристарх Самофракийский) сомневается, какое из двух слов здесь нужно употребить как имя собственное: «Δῖος» или «Ἀγαυός», какое из них является главным. Вряд ли здесь мы можем почерпнуть что-то полезное для нашего исследования, кроме того, что это, видимо, было первое указание на проблему, то есть на возможное разночтение между именем собственным и эпитетом к нему.

Более определённо подходит к этой проблеме автор другого схолия, который как раз и делает ссылку на Ферекида, как на авторитетный источник в данном вопросе. В своём комментарии к 251-му стиху XXIV песни «Илиады» этот схолиаст пишет о том, что Ферекид якобы считает Дия незаконнорожденным сыном Приама, а слово «ἀγαυόν» эпитетом к имени Дий:

Φερεκύδης τόν Δῖον νοθον υἱόν Πρίᾰμου φησίν εστιν οὖν το «αγαυόν» ἐπιθετον.

Из приведённой строки трудно сказать, идёт ли здесь речь о Ферекиде из Сироса, и действительно ли Ферекид настаивал на том, что в данном месте «Илиады» слово «δῖον» следует считать именем собственным. Но, другими сведениями на этот счёт мы, к сожалению, не располагаем, а автор данного схолия никак не аргументирует своих примечаний. И главное, нам опять не ясно, на каком основании указанный Ферекид считает, что в качестве имени собственного надо употреблять слово «δῖον».

Тем не менее, эти схолии отчасти дают нам возможность понять, почему многие исследователи более склоняются в этом вопросе к Дию, нежели к Агаону. Видимо, приняв на веру ссылку «второго» схолия, они восприняли её как убедительное доказательство. Вполне возможно, что это обстоятельство также побудило Гигина включить Дия в список сыновей царя Приама. И, очень вероятно, что отсутствие каких-либо дополнительных сведений в этом вопросе не позволило Гигину сделать хоть какие-то ссылки или комментарии по этому поводу, и он просто упоминает Дия в своём списке среди прочих сыновей Приама без всяких заметок и отсылок, что также не приближает нас к истине.

Известен ещё труд под названием «Библиотека» (в исторической литературе принято название «Мифологическая библиотека»), приписываемый сначала Аполлодору из Афин, который некоторое время жил в Александрии и работал под руководством Аристарха Самофракийского. В дальнейшем выяснилось, что автор «Мифологической библиотеки» неизвестный древнегреческий писатель, которого стали называть Псевдо-Аполлодором. Тем не менее «Мифологическая библиотека» представляет собой большое собрание традиционных греческих мифов и легенд, являясь одним из значимых источников греческой мифологии. Однако у Псевдо-Аполлодора вовсе не упоминается сын Приама по имени Дий.

Английский банкир, филолог и гомерист Уолтер Лиф (1852 - 1927) в своём переводе поэмы традиционно, вслед за Александром Поупом и другими, указывает в данной строке Дия как сына Приама, но справедливости ради в комментариях пишет о том, что нельзя с полной определенностью сказать, что именно здесь является именем собственным, «δῖον» или «ἀγαυόν», а что эпитетом. Мнение У.Лифа разделяют и многие современные гомероведы.

В поисках истины я обратился за разъяснением этого вопроса в Российскую Ассоциацию антиковедов. Профессор Центра Антиковедения ИВКА РГГУ, главный научный сотрудник Института всеобщей истории РАН, заведующий кафедрой древних языков истфака МГУ, доктор исторических наук А.В. Подосинов посоветовал мне обратиться к доценту факультета филологии Высшей школы экономики, кандидату филологических наук В.В. Файеру, как к одному из лучших специалистов по Гомеру, античной культуре и истории антиковедения.

На моё письмо В.В. Файер прислал подробный ответ, любезно разрешив использовать его в этом моём исследовании. С его разрешения я приведу некоторые отрывки из письма:

«Если говорить коротко, Уолтер Лиф прав. (…) Достаточно сказать, что оба этих слова могут выступать в качестве эпитетов при имени персонажа. Кроме того, некоторые имена и названия просто придумывались сказителем в ходе импровизации. Конечно, имена главных героев существовали в традиции, а вот всякие третьестепенные персонажи могли, я полагаю, получать случайные имена. (…)

Второй вопрос: что по этому поводу думали античные читатели "Илиады"? Безусловно, Гигин - это авторитетный источник, но следует понимать, что он отстоит от Гомера примерно на такое же расстояние, как мы, допустим, от "Слова о полку Игореве". Могут ли современные ученые утверждать, что всё хорошо понимают в этом памятнике? Едва ли. Так что я думаю, что и мнение Ферекида (которое известно нам из чьего-то пересказа), и мнение Гигина абсолютно ничего не говорят о Гомере, а только о понимании Гомера в более поздние эпохи…»

Мнение В.В. Файера в этом вопросе несколько подбодрило меня. Оказывается, что авторитеты Гигина и Ферекида, на которые все опираются, не такие уж непререкаемые. И хотя мы вынуждены согласиться с тем, что невозможно сказать наверняка, какое из этих двух слов создатель «Илиады» считал именем собственным в данном стихе своей удивительной поэмы, так как других исторических источников, кроме отсылок на Гигина и Ферекида, у нас нет, всё же мы можем продолжить поиск аргументов в других направлениях.

Может быть, в этом вопросе стоит последовать методу Генриха Шлимана и за поиском истины обратиться непосредственно к тексту самой «Илиады»? Возможно, «Илиада» сама подскажет нам, какое из слов древний сказитель скорее всего предпочёл бы употребить в качестве имени собственного, а какое - в качестве эпитета к нему? Ведь если мы узнаем, какое из этих слов наиболее часто употреблялось в «Илиаде» в качестве эпитета, нам будет легче понять ход мысли древнего автора, узнать его взгляд на определённые вещи, и мы сможем с большей долей вероятности предположить то или иное его намерение.

Текстологический анализ, как научный метод, может дать нам не меньше информации, чем ссылка на исторические источники, которые мало проясняют ситуацию. Нередко подсчёт частоты употребления слова в том или ином значении использовался многими исследователями как один из методов поиска аргументов. Например, Л.С. Клейн в своём труде «Анатомия «Илиады»» часто использовал этот метод. В 1-й главе «Илион и Троя» (3. «Эпитеты города») он подсчитывал эпитеты к обоим названиям города (Троя и Илион), а во 2-й главе, «Ахейцы, данаи, аргивяне» (3. «Эпитеты при этнонимах греков») - подсчитывал эпитеты к этнонимам.

Посмотрим и мы, что даст нам метод статистического анализа частоты употребления слов. Давайте займёмся подсчётами и сначала поищем в поэме слово «αγαυόν», в той форме, в которой оно употребляется в 251-м стихе 24-й песни. Оказывается, что это слово в данной форме встречается в поэме всего лишь три раза! Мы видим его в 4-й песне:

οἵ ἑ μέγαν περ ἐόντα καὶ ἴφθιμον καὶ ἀγαυὸν

Потом эта же строка полностью повторяется в 625-м стихе 5-й песни поэмы (приём повтора часто используется в «Илиаде). А в третий раз это слово встречается уже в 24-й песне именно в том самом 251-м стихе. Больше нигде это слово в такой форме не употребляется. Однако оно употребляется в других формах. Например, один раз оно употребляется в форме «ἀγαυῶν» (13:5), пять раз в форме «ἀγαυοὶ», всегда в конце поэтической строки, и двенадцать раз в форме «ἀγαυοῦ», всегда в середине поэтической строки. И это всё. Не так уж много.

Теперь посмотрим статистику употребления слова «δῖον». Оказывается, что в «Илиаде» слово «δῖον» встречается 57 раз и везде (!), кроме нашего спорного места (а я бы сказал, что не кроме, а - в том числе), оно является эпитетом к именам собственным, то есть к именам героев (чаще всего к Гектору и Ахиллесу), а также, например, к названиям рек. Исключение составляет лишь 538-й стих 9-й песни, где это слово относится не к имени героя или названию реки, а к слову «γένος», обозначающее «потомок, отпрыск», в данном стихе «чадо, дочь»:

ἣ δὲ χολωσαμένη δῖον γένος ἰοχέαιρα

Тем не менее, и тут оно является эпитетом. Также в «Илиаде» часто употребляется форма «δῖος». Это слово встречается в текстах поэмы 91 раз, но, как и «δῖον», во всех случаях (!) оно является эпитетом к именам собственным, в основном к именам Ахиллес, Одиссей и Александр.

Статистика вещь упрямая. Не говорит ли результат этого краткого статистического анализа о том, что сам автор «Илиады» на протяжении всего текста поэмы предпочитал употреблять данное слово в качестве эпитета к именам собственным, как правило, к именам смертных героев.

Теперь давайте ещё раз обратимся к интересующему нас месту 24-й песни в древнегреческом тексте и заметим один нюанс. Чуть выше 251-го стиха мы вновь встречаем слово «δῖον», и видим, что здесь оно «традиционно» употребляется именно в качестве эпитета. Ни у кого никаких сомнений по этому поводу не возникает. Вот это место в тексте:

σπερχομένοιο γέροντος· ὃ δ᾽ υἱάσιν οἷσιν ὁμόκλα

νεικείων Ἕλενόν τε Πάριν τ᾽ Ἀγάθων τε δῖον

Πάμμονά τ᾽ Ἀντίφονόν τε βοὴν ἀγαθόν τε Πολίτην

Δηΐφοβόν τε καὶ Ἱππόθοον καὶ δῖον Ἀγαυόν·

ἐννέα τοῖς ὃ γεραιὸς ὁμοκλήσας ἐκλευε·

Почему же в первом случае слово «δῖον» переводится как эпитет «божественный», «богоподобный», «боговидный», «блистательный», а во втором - как имя собственное? Отчасти ответ на этот вопрос мы уже знаем. Многие гомероведы соглашаются с отсылкой на Ферекида и Гигина, поэтому в словосочетании «δῖον αγαυόν» в качестве имени собственного предпочитают употребить слово «δῖον», а не «αγαυόν».

Но текстологический анализ показал нам иной результат. К тому же Дий как имя собственное употребляется в «Илиаде» обычно в том случае, когда речь идёт о Зевсе. Даже если проанализировать отдельно только 24-ю песню «Илиады», то можно увидеть, что имя Дий как Зевс, а также друге формы (зевсов, от Зевса, по воле Зевса) употребляется в ней 12 раз. Из них 4 раза употребляется форма «Διὶ», 6 раз форма «Διὸς» и 2 раза форма «Διόθεν». Уместно ли рядом с именем Дий как Зевс употреблять имя Дий как смертный герой?

Известно, что многие имена героев «Илиады» не имели исторической основы и просто придумывались Гомером, так сказать, для связки сюжета. Л.С. Клейн даже пишет о способе различения таких героев:

«Отработан способ отличить героев, созданных специально для « Илиады », от героев, взятых в неё из других поэм Троянского цикла. Первые вступают в войну только с началом событий « Илиады », то есть на десятом году войны, и к концу поэмы находят смерть. Они не выходят за рамки « Илиады », потому что это противоречило бы их отсутствию в других поэмах, созданных раньше и изображающих предшествующие и последующие события Троянской войны. Герои же, существовавшие и до « Илиады », хорошо представлены в этих поэмах - их характеризуют пассажи, называемые Ante-Homerica (или Ante-Italica) и Post-Homerica (или Post-Italica), то есть проявления догомеровские (до « Илиады ») и послегомеровские (после « Илиады »). Пользуясь этим методом, многого достиг В. Кульман» .

Многие антиковеды считают, что Дий как сын Приама относится именно к таким, вымышленным, героям. Но было бы странным для автора наряду с именем верховного бога Зевса (Дия) употребить придуманное аналогичное же имя, да ещё для третьестепенного героя, нерадивого сына царя Приама, который даже не воевал и упоминается в поэме единожды. Это как-то не укладывается в логику повествования не только всей эпической поэмы, но, как видим, даже взятой отдельно 24-й песни, в которой имя Дия, как верховного бога в той или иной форме употребляется 12 раз.

Кроме того, история показывает, что имена людей, ставших национальными героями, символами, со временем нередко обожествлялись и становились собственно именами богов. Обратный же процесс, то есть, чтобы именами богов называли смертных, крайне редок, особенно если эти боги были ещё «в силе». Например, вряд ли можно найти людей названных в честь богов непосредственно их же именами (Гера, Афродита, Аполлон, Зевс, Гефест и т.п.), хотя в качестве эпитетов к именам они вполне могут использоваться, например: «любимец Аполлона», «любимец Зевса», или «подобная Афродите». У Л.С. Клейна в книге «Бесплотные Герои» , где он подробно рассматривает происхождение многих героев «Илиады», можно проследить схожие умозаключения. Часто ли в письменных источниках той эпохи, когда Зевс был верховным божеством, встречается мужское имя Дий у людей? Думается, нет. В этой связи было бы странным предположить, что царь Приам назвал одного из своих сыновей Дием, именем самого Зевса, а вот в качестве эпитета «боговидный», «богоподобный» это слово вполне могло бы подходить к имени сына царя.

Кстати, как гипотезу можно рассмотреть возможность того, что Гомер в качестве вымышленных имён героев «Илиады» употреблял имена своих современников: может быть, царя, при котором жил сказитель, и по заказу которого, возможно, писал свои поэмы; также вполне возможно он употреблял имена царской родни, знатных вельмож того времени и проч. По типу Данте Алигьери, который населил «Божественную комедию» своими современниками.

Но вернёмся к нашему вопросу. Само значение имени также может сказать о многом. Имя Дий (Зевс) означает «светлое небо, сияющее небо», имя Агав (Агаон), как и Агафон (Агатон), означает «добро», «благо», «добрый», «славный». Родители, скорее всего, дадут младенцу имя со значением «славный» и «добрый», чем со значением «светлое небо» или даже «божественный». Эпитет «божественный», как правило, давался уже взрослому герою за его подвиги. Имя же Ἀγαυόν (Агав, Агаон) вполне могло бы быть именем сына царя, так как через строку выше в том же месте поэмы мы видим имя Ἀγάθων (Агатон, Агафон), а оба эти имени означают примерно одно и то же: «добро», «благо», «добрый», «хороший», «славный». Слово «ἀγαθον», как и слово «ἀγαυόν» значат «благо», «добро», а слово «ἀγαυός» обозначает «славный», «достославный», «прославленный».

В «Илиаде» есть ещё одна «подсказка» на счёт имени Ἀγαυόν. Мы знаем, что в поэме многие имена имеют как мужскую, так и женскую форму. Например: Агамед и Агамеда, Алфей и Алфея, Брис и Брисеида, Гипподам и Гипподамия, Подаркес и Подарга, Полидор и Полидора, Хрис и Хриса с Хрисеидой и т.д. И вот в 18-й песне, где рассказывается о тётках Ахиллеса, сёстрах его матери, богини Фетиды, мы видим, что одну из нимф зовут Агавой:

καὶ Μελίτη καὶ Ἴαιρα καὶ Ἀμφιθόη καὶ Ἀγαυὴ

Мужская форма этого имени как раз и будет Агав (Агаон), что вполне укладывается в нашу теорию.

Резюмируя всё вышесказанное, отметим, что сама «Илиада», без посторонних источников, может дать нам достаточно оснований предполагать, что в рассматриваемом нами стихе автор поэмы, скорее всего, мог иметь в виду сына Приама по имени Агав (Агаон). В то же время, в текстах поэмы мы не находим подтверждений тому, что Приам мог назвать своего сына Дием, то есть, что в 24-й песне Гомер мог использовать это слово как имя собственное для выдуманного третьестепенного героя.

Итак, мы теперь с достаточной долей вероятности можем сказать, на каком именно основании Д.Б. Монро и Т.В. Аллен в своём издании «Илиады» на древнегреческом указывают Агава (Агаона) как сына Приама. Сама поэма предоставила нам немало доказательств на этот счёт, и показала, что автор «Илиады» наверняка предпочёл бы употребить в качестве имени собственного слово «αγαυόν», нежели «δῖον».

Что ж, несмотря на все приведённые выше доводы, справедливости ради мы должны признать, что Уолтер Лиф и многие другие гомероведы, солидарные с его точкой зрения, абсолютно правы в том, что нам вряд ли когда-нибудь удастся узнать, по какой именно причине Ферекид, а следом и Гигин, указывают Дия как сына Приама. Если, конечно, не найдётся вдруг, где-нибудь в древних архивах или при раскопках, какой-либо ветхий свиток, который бы разъяснил этот вопрос самым бесспорным образом.

Мне же думается, что со временем всё встанет на свои места и в данном месте «Илиады» все будут писать «καὶ δῖον Ἀγαυόν», а не «καὶ Δῖον αγαυόν», то есть именем девятого сына Приама по праву станет Агав (Агаон), а не Дий. И в алфавитных списках сыновей Приама он займёт первое место, потеснив Агафона.

В заключение скажу, что, будучи писателем, я анализировал «Илиаду», прежде всего, как литературное, а не историческое произведение, поэтому не претендую на истину в последней инстанции и буду рад, если моё небольшое исследование послужит поводом для новых споров по этому вопросу среди гомероведов.

Список использованной литературы

А. И. Зайцев /Древнегреческий героический эпос и "Илиада" Гомера, (Гомер. Илиада. - Л., 1990.

Античные писатели. Словарь. - СПб.: Издательство «Лань», 1999.

Аполлодор. Мифологическая библиотека. Ленинград, Издательство «Наука», Ленинградское отделение, 1972.

Вергилий. Энеида II 501

Гигин. Мифы 90

Гомер. Илиада. / Пер. В. Вересаева. М.-Л.: Гослитиздат, 1949. – 551 с.

Гомер. Илиада. Одиссея. /Пер. Н. Гнедича, ред. Л. Лебедева. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2000.

Еврипид. Троянки 135

Житомирский С. В. Античная астрономия и орфизм. - М.: Янус-К, 2001.

Илиада Гомера. / Пер. Н. М. Минского. М., 1896. – 416 с.

Клейн Л.С. «Анатомия «Илиады». - СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1998.

Клейн Л.С. «Бесплотные Герои. Происхождение образов «Илиады»». – СПБ.: Художественная литература, 1994. - 192 с.

Мифологический словарь /Гл.ред. Е. Мелетинский. – М.: М 68 Сов. Энциклопедия, 1991.

Древние схолии. Vol. II. Песни XIII – XXIV. Изд. Scholia Graeca in Homeri Iliadem. Tomus II. (M. DCCC. LXXV). Published 1875 by Clarendoniano in Oxonii

Схолии «Townleyana». Vol. II. Песни XIII – XXIV. Изд. Scholia Graeca in Homeri Iliadem Townleyana. Tomus II. (M DCCC LXXXVIII). London. Oxford. 1888.

A companion to the Iliad, for English readers, Walter Leaf, London and New York, Macmillan and Co., 1892.

Homer. Iliad. ed. D. B. Monro and T. W. Allen. Oxford, 1920.

Homeri Ilias. Volumen alterum rhapsodias XIII-XXIV continens, recensuit Martin L. West (Bibliotheca scriptorum Graecorum et Romanorum Teubneriana), K. G. Saur: Leipzig & Munich 2000.