Мнения современников о героине рассказа “Душечка” (1898) оказались резко противоположны. Рассказ нравился практически всем, над ним смеялись и плакали. Но что является в Душечке главным и как автор предлагает к ней относиться, - на этот счет высказывалось и продолжает высказываться немало взаимоисключающих суждений.

Душечка - безликая раба своих привязанностей? (Так воспринимал героиню рассказа Горький.)

Душечка - непостоянное, беспринципное существо? (Такой предстает она в отзыве Ленина.)

Душечка - воплощение истинного предназначения женщины?

(Такой ее увидел Л. Толстой.)

Многозначность образа и произведения, возможность разностороннего понимания и толкования - свойство творений высокого искусства. Недаром Лев Толстой поставил образ Душечки рядом с образами Дон Кихота и Санчо Пансы, с образом шекспировского Горацио из “Гамлета”. Толстой утверждал, что осмеяние присутствует в основе замысла “Душечки”, но полагал, что рассказ получился не таким, каким его задумывал Чехов. “Душечку” он считал шедевром, но получившимся как бы помимо или вопреки авторским намерениям, “бессознательно”: задумывалось осмеяние - получилось восхваление.

Итак, что в этом рассказе: осмеяние, любование? И что главное в Душечке? И еще - действительно ли образ получился именно таким вопреки воле автора или намерение Чехова выразилось вполне определенно и дело в том, чтобы почувствовать, угадать, увидеть это намерение?

Как можно его увидеть? Вслушиваясь в тот язык, на котором автор говорит с читателями, - язык художественных средств, приемов. Повторение - излюбленное Чеховым художественное средство - в рассказе “Душечка” является едва ли не основным способом построения произведения.

История рассказывает о смене четырех привязанностей Душечки. Антрепренер, лесоторговец, ветеринар, маленький гимназист поочередно входят в ее жизнь, потом покидают (или могут покинуть ее) - так задана четырехчастная композиция рассказа. Поскольку каждая из четырех частей-ситуаций складывается по одинаковой схеме (понимание Душечкой чужого положения - жалость или сочувствие - любовь - воспроизведение чужих мнений - конец), уже где-то к середине второй из них читатель настраивается на ожидание повторения. И не ошибается; а потом это читательское ожидание оправдывается еще раз.

И чаще всего, прибегая к повторению, писатель рассчитывает на комический эффект. Монотонность, ожидаемость ситуаций, однообразие действий, помноженное на как бы механическую заданность их воспроизведения, - все это настраивает читателя на ироническую реакцию.

На повторении основана не только композиция “Душечки”. Повторы - большие и малые - встречают нас с самого начала произведения.

Первые же слова чеховского рассказа содержат незаметную подсказку и о среде, в которой будет происходить действие, и даже о тональности дальнейшего повествования. Делается это также при помощи повторения - в данном случае суффиксов. Душечка, Оленька, на крылечке: уменьшительно-ласкательные суффиксы, повторенные в заглавии и в первой фразе, настраивают на рассказ о знакомых читателю обстановке и типе людей, о среднем и обыденном.

Но если читатель поддался обаянию этих суффиксов и уже настроился на сентиментальный лад, на умиление и любование, - автор немедленно перебивает это ожидание.

Тут же возникает персонаж с нелепой фамилией Кукин (нелепой именно в соединении с экзотическим для русской провинции и претенциозным названием “Тиволи”). И вновь нужный автору эффект достигается с помощью повторения. Уже на первой страничке Кукин, как цирковой клоун-неудачник, трижды проваливается, трижды оказывается жертвой ненавистных ему враждебных сил - дождливой погоды и невежественной (т.е. равнодушной к его затеям) публики. Ясно, что такое повторение ведет к несомненно комическому восприятию этого персонажа и всего, что с ним происходит.

Итак, уже на первой странице рассказа (а всего в нем этих страничек 12) устанавливается его основная тональность, основной принцип, по которому будет вестись повествование. Этот принцип - не единый тон рассказа, допустим лирический, сентиментальный или, наоборот, только иронический, насмешливый. Это соединение противоположных тональностей, сменяющих, а точнее, перебивающих одна другую: то серьезной, то иронической; то лирической, то комической. По этому принципу строится повествование в “Душечке”, и именно такое художественное построение помогает понять авторский смысл произведения.

Первой страницей не ограничивается использование повторений в этом рассказе. Повторяются не только слова и ситуации. Чехов чередует описание одноразовых событий или сцен с тем, что происходит обычно, повторяется всегда или часто. Так на чередовании однократного с повторяющимся автор строит художественное время в рассказе.

Свой отчаянно-истерический монолог в предчувствии опять надвигающегося дождя Кукин произносит перед Оленькой “одним жарким вечером”. Но потом мы узнаем, что все повторилось и на второй день, и на третий. Также в один прекрасный день Оленька почувствовала, что полюбила этого страдальца. Но далее мы узнаем, что она всегда кого-нибудь любила “и не могла без этого”. Четырежды повторяется слово “любила” - так автор обозначает главное содержание Оленькиной жизни. И удовольствие, которое испытывал всякий при взгляде на нее - и мужчины, и знакомые дамы, - обозначается как реакция, неизменно повторявшаяся. Предложение, которое ей сделал Кукин, их венчание, его поездка в Москву в Великий пост, телеграмма с известием о его смерти - события однократные. А все, чем было заполнено время в промежутках между этими событиями, обозначено как постоянно повторявшееся: и хлопоты Душечки в саду, в театре, и то, как она, слово в слово за мужем, бранила публику или восхваляла театральное дело, и то, как актеры называли ее “мы с Ваничкой” и “душечкой”, и ничем не устранимая склонность Кукина жаловаться на судьбу, и то, как она его жалела и утешала...

“Однажды” здесь выступает синонимом “всегда”. Так обычно Чехов организует время в своих рассказах: получается сложная, емкая краткость - целые судьбы, изложенные на нескольких страницах.

Дважды говорится в этом описании “жили хорошо”. Это уже повторение некоторой оценки. Конечно, здесь “хорошо” отражает точку зрения героини: это она от такой жизни “полнела и вся сияла от удовольствия”, спутник же ее на этом жизненном отрезке лишь “худел и желтел и жаловался”. Потом, также дважды, это “хорошо” повторится в описании следующего отрезка жизни Душечки, уже с лесоторговцем Пустоваловым; и станет окончательно ясно, что “хорошо” в ее мире, с ее точки зрения, - это когда ей есть кого любить и о ком заботиться. И, встречая в очередной раз такое “хорошо”, читатель готов воспринять его не в прямом смысле, а с долей иронии.

Так что намеченный в начале рассказа принцип: дать читателю проникнуться чувством, испытываемым героиней, но затем обязательно обозначить относительность, ограниченность этого чувства, улыбнуться над этой ограниченностью - последовательно соблюдается.

Даже телеграмма о смерти Кукина, сделавшая Душечку глубоко несчастной, содержит нелепо-смешные слова “сючала”, “хохо-роны”. Эти “хохороны вторник”, кстати, странно повторяют ранее уже связанный с Кукиным мотив. Свой монолог с жалобами на судьбу он произносил во второй день разговоров с Оленькой “с истерическим хохотом”. Как будто эхом-повтором с того света звук этого кукинского истерического хохота отозвался в телеграмме.

И далее повторяется этот прием снижения, обозначения относительности чувств героини и того, как она сама оценивает происходящее. О чувстве одиночества и пустоты, владевшем Оленькой после того, как ей некого стало любить, сказано: “И так жутко, и так горько, как будто объелась полыни”. Сами чувства высокого порядка, а объяснение их - через растительно-животные ассоциации. Снова снижение, снова ироническая улыбка. Фразы, подобные этой, объединяют в себе не однозначную, а двойственную (сочувственно-ироническую) характеристику и оценку.

Так повторения становятся главным организующим принципом рассказа - от его композиции в целом до способов характеристики героев, от соотнесенности отдельных абзацев до перекличек внутри одного предложения.

Но не только целям иронии по отношению к героине служат художественные средства, применяемые автором, и главное среди них - повторения.

Повторения в искусстве (не обязательно только в словесном) служат созданию ритма отдельного отрывка или произведения в целом. Что-то (какая-то группа звуков, слов) должно несколько раз повториться, чтобы у слушателя, читателя возникло ощущение ритма, лежащего в основе данного произведения. И тогда художник, добиваясь нового, более сильного воздействия, может прибегнуть к следующему приему - к нарушению ритма, отклонению от заданного ритма. И Чехов не раз к нему прибегает.

Ритм в построении “Душечки” - четыре, приблизительно сходные по началу, развитию и концовке, эпизода в жизни героини. Но вот посреди второго эпизода возникает мотив - упоминание о мальчике, лишенном родительской любви, - мотив, который, как потом окажется, откликнется в эпизоде четвертом и последнем и который придаст совсем особый смысл облику героини и итоговому к ней отношению.

Именно этот мальчик станет новой, последней и самой главной привязанностью Душечки. Казалось бы, с помощью повторений заданный ритм полностью воспроизводится и в этой части рассказа. Душечка сначала сочувствует появившемуся на ее пути человеку, потом ею овладевает любовь к нему (“сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось... она смотрела на него с умилением и с жалостью...”), и эта любовь сопровождается полным переходом к его кругу понятий (“Островом называется часть суши...”).

На самом деле ритм в этом эпизоде резко нарушен. Душечкой овладевает неведомая ей прежде любовь, материнская, - нечто совсем отличное от любви к ее бывшим мужьям. И по отношению к этой последней любви (“точно этот мальчик был ее родной сын”) все прежние кажутся ничтожными, неподлинными.

В этой части как бы отменяется заданный в прежних эпизодах способ воссоздания чувств героини. Прежде после передачи этих чувств и ощущений Душечки - чаще всего умиления, довольства, приятности - в повествовании обязательно следовало что-то, эти чувства и ощущения снижавшее, отменявшее. Перебивы, иронические снижения последовательно сопровождали все предыдущие характеристики внутреннего мира героини. Образ Душечки представал в двояком освещении: трогательное и милое в ней было неотделимо от смешного и ограниченного. Лирическому началу в повествовании о ней неизменно сопутствовало начало ироническое.

Но в последнем эпизоде, когда любовь Душечки приняла совсем новое направление, о ней сказано совершенно иначе.

“Ах, как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство. За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает - почему?”

В своем главном свойстве - любвеобилии - Душечка не изменилась. Осталось неизменным и другое свойство ее души - “покоряться” без остатка тому, кого полюбит. Об этом свойстве напоминают следующие же абзацы, в которых Душечка рассказывает, встречным “об учителях, об уроках, об учебниках, - то же самое, что говорит о них Саша”, и плачет с Сашей, когда готовит вместе с ним уроки. Чеховская усмешка остается в повествовании о Душечке до конца, но она уже не отменяет того понимания, сочувствия героине, к которому автор привел нас в последнем эпизоде своего рассказа, понимания того, в каком соотношении находятся в Душечке ее свойства, какое из них является главным, а какие - сопутствующими. Только с появлением Саши по-настоящему реализовалось и развернулось главное дарование Душечки - способность к самоотверженной любви.

Так что же, “Душечка” - рассказ об этом даре, который дается не каждому, а в таком исключительном сгущении вообще редко встречается? Да, это рассказ именно о человеке, способном любить до самозабвения. И о тех смешных, забавных и нелепых проявлениях, которые принимает в реальной действительности эта способность. Смешны и ничтожны прежде всего избранники Душечки, а она смешна в той мере, в какой перенимает их образ жизни и видение мира. Главное же в ней - неисчерпаемый запас любви.

В искусстве сила любви нередко измеряется готовностью умереть за любимого человека. Оленька искренно убивается после смерти и Кукина и Пустовалова, и в своих причитаниях - как риторическую фигуру - она вполне могла высказать желание уйти вместе с ними в мир иной. Но умереть ради Кукина или Пустовалова выглядело бы действительно нелепостью. А истинность любви к Сашеньке подтверждается именно готовностью отдать за него жизнь - “с радостью, со слезами умиления”. Это-то и говорит о подлинности и причастности самому высокому последнего чувства Душечки.

Душечка живет в той же среде, среди людей такого же склада и уровня, что и Ионыч. Силу этого окружения, невозможность вырваться из навязанных им форм жизненного поведения испытывают на себе и Ионыч и Душечка: он - попытавшись сопротивляться и противостоять этим формам, она - принимая их добровольно и с радостью. Но обрисованы эти два героя Чеховым по-разному, и разные стороны своего представления о мире воплотил в них писатель.

“Ионыч” - рассказ о поражении в жизненной борьбе, он строится как повествование о незаметной, но неумолимой деградации человека. С Душечкой такой деградации не происходит. Необыкновенный дар, который она несет в себе, позволяет ей не просто сохраниться неизменной, а найти в убогой обыденной жизни применение этому небесному дару. Обладание таким даром действительно высветляет и возвышает ее, хотя чаще кажется, что она - плоть от плоти этого жалкого и ничтожного мира.

Толстой, руководимый своими взглядами на назначение женщины и очарованный в чеховской героине даром любви-самоотвержения, не хотел осмеяния того, что считал святым и прекрасным. Он объяснял неоднозначное освещение героини рассказа тем, что Чехов хотел написать одно, вышло же у него благодаря вмешательству “бога поэзии” другое: мол, Чехов хотел посмеяться над Душечкой, в результате же ее возвеличил. Но Чехов-художник, конечно же, остался в полном обладании искусством изображать сложное в простом. Он писал не о том, какой должна быть женщина. Что женщины могут быть совершенно другими, он показал - мимоходом, мельком, но вполне отчетливо - в образе жены Смирнина, матери Саши. Ей не отпущено любви: ни к мужу, ни к ребенку, - хотя она-то, вполне возможно, и могла бы проявить себя в какой угодно общественной или профессиональной области.

Все равно - читатель сочувствует не ей, а Душечке в открытом и тревожном финале рассказа: неужели неумолимый ритм не будет нарушен и Душечка лишится того, что наполняет ее жизнь, и на этот раз, как в трех предыдущих случаях?

Сочинение

Рассказ «Душечка» Антон Павлович Чехов написал в 1899 г. Антон Павлович Чехов замыслил написание этого рассказа для того, чтобы высмеять мещанский быт, никчемное и бездумное существование человека. Героиня этого рассказа наделена достаточно ограниченным внутренним миром, у нее простые потребности в жизни и примитивные переживания. Чехов так описывает ее: «Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким мягким взглядом, очень здоровая». Имя ее было Ольга Семеновна или Оленька, но чаще ее звали Душечка.

В рассказе Антон Павлович Чехов удивительно тонко и органично переплел тонкую иронию и человечность. Чехов попытался открыть перед читателем внутренний мир героини, но при этом автор испытывает сожаление, потому что он представляет нам пустого человека.

Главная героиня рассказа «Душечка» обладала редким качеством: если она кого-то полюбила, то всегда становилась продолжением объекта своей любви; она всегда жила его заботами, мыслями и интересами. Но, к большому сожалению, своих забот, мыслей и интересов у нее не было.

Антон Павловйч Чехов открыто подшучивает над Душечкой, когда описывает ее первого мужа. За что она могла полюбить Кукина? «Кукин, антрепренер и содержатель увеселительного сада «Тиво- ли»... Он был мал ростом, тощ, с желтым лицом, с зачесанными височками, говорил жидким тенорком,И когда говорил, то кривил рот; и на лице всегда у него было написано отчаяние...» После того как Ольга Семеновна стала женой Кукина, она уже никогда не говорила про себя в единственном числе, а говорила только «мы с Ванечкой». Жили они в ладу. Она сидела в кассе, посещала репетиции и при любом удобном случае говорила своим знакомым, повторяя слова Ванечки: «получить истинное на- слаждение и стать образованным и гуманным можно только в театре». Это счастье, по мнению Чехова, мещанское, и оно совершенно безоблачно. Но судьба не была благосклонна к Душечке: ее «Ванечка» скоропостижно умирает и оставляет безутешную вдову.

Но горе Ольги Семеновны (или просто Душечки) короткое, проходит немного более чем три месяца, и она влюбляется в своего соседа - в Пустовалова, который служит управляющим на лесном складе. Став женой Василия Андреевича Душечка с утра до вечера сидела в конторе, писала счета и отпускала товар. Теперь Душечка стала смотреть на мир глазами своего нового мужа: «Нам с Васич- кой некогда по театрам ходить, мы люди труда, нам не до пустяков. В театрах этих что хорошего?» А. П. Чехов просто иронизирует над Ольгой Семеновной, ведь совсем недавно героиня была просто влюблена в театр. Но судьба вновь преподносит ей неприятный сюрприз: Пустовалов умер, и Оленька вновь вдова.

На этот раз Душечка проходила в трауре шесть месяцев и вновь полюбила. В этот раз объектом ее любви становится ветеринар Смирнин, который был женат, но по причине размолвки с женой жил один. Он снимал у Ольги Семеновны комнату во флигеле.

В городе, в котором жила Душечка, узнали об этом после того, как, «встретясь на почте с одной знакомой дамой, она сказала:
- У нас в городе нет правильного ветеринарного надзора...»

Ветеринара она звала «Володичкой». Однако счастье ее длилось недолго. Полк, в котором он служил, перевели, и он уехал навсегда. В итоге Душечка осталась одна. В душе ее «и пусто, и нудно, и отдает полынью...» Она постарела и подурнела.
Как диетологи относятся к зеленому кофе? ВРАЧИ раскрыли правду о "Зелёном кофе"!

Она постепенно стала сытой и скучающей мещанкой, которая только тогда живет, когда есть, о ком заботиться, есть кому «подарить» свою любовь. Неприятность такой жизни очевидна. Но А. П. Чехов не высказывает своего отношения к героине, а постепенно старается подвести читателя к пониманию своей авторской позиции. Он никогда не навязывает никому своего мнения. Многие поколения читателей расставляют для себя свои акценты в характере Душечки, выделяют для себя положительные и отрицательные черты в ее характере.

На первый взгляд кажется, что темы Душечки исчерпана. Такое мещанское счастье развенчано. Ее жизнь, которая лишена стремления к цели, бессмысленна. Антон Павлович Чехов противопоставляет ее героиням из «Трех сестер», «Невесты», «Вишневого сада».
Но Антон Павлович Чехов заложил в душу Душечки неисчерпаемый потенциал, с ее потребностью любить и быть нужной хоть кому-нибудь. М. Горький, характеризуя такой гуманизм Чехова, говорил: «Его скорбь о людях очеловечивает и сыщика, и грабителя-лавочника, - всех, кого она коснется».

Такой потенциал любви Ольги Семеновны полностью реализуется тогда, когда вышедший в отставку ветеринар селится у нее вместе с сыном и женой. И именно сын ветеринара, Саша, становится объектом ее большой и в то же время бескорыстной любви. «Оленька поговорила с ним, напоила его чаем, и сердце у нее в груди стало вдруг теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын». Саша пошел в гимназию. И ни одна из ее привязанностей из прошлого не была так глубока.

Своей кульминации рассказ «Душечка» достигает в конце. Саша живет у Ольги Семеновны. «За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления». Жизнь ее пуста, если ей не о ком заботиться. «...Мать требует Сашу в Харьков... О господи!» Она в отчаянии; у нее холодеют голова, ноги, руки, и кажется, что несчастнее ее нет человека во всем свете. Но проходит еще минута, слышатся голоса; это ветеринар вернулся домой из клуба. «Ну, слава богу»,- думает Оленька. От сердца мало-помалу отстает тяжесть, опять становится легко; она ложится и вспоминает о Саше, который «спит крепко...»
Та ли это Душечка, а может это совсем другой человек?

Душечка, в образе которой Антон Павлович Чехов, задумал осмеять «пошлость пошлого человека», вырастает в конце рассказа в героиню, которая вызывает сочувствие.
Чехов очень часто недоумевал, почему его комедии вызывают не приступы смеха, а слезы.

Такую особенность таланта А. П. Чехова отметил Л. Н. Толстой. Он сравнивает Чехова с библейским жрецом Валзамом, который хотел проклясть народ, но вместо проклятия благословил, ибо Бог тронул уста его. То же произошло и с А. П. Чеховым: он хотел высмеять человека с нищей душонкой, но правда созданного его талантом характера оказывается сильнее этого замысла.

Глубокий смысл произведения А. П. Чехова "Душечка"

Удивительно переплетаются в творчестве Антона Павловича Чехова сатира и глубокая человечность.

Что может быть смешнее Душечки - душевно ленивой, начисто лишенной самостоятельности мысли и чувства? Писатель рассказывает о ее жизни невозмутимо спокойным тоном, но это еще больше усиливает сатирическую остроту повествования. Тончайшими средствами раскрывает он образ человека, почти механически, как эхо, повторяющего чужое мнение. Мы читаем о первом браке героини: “После свадьбы жили хорошо. Она сидела у него в кассе, смотрела за порядками в саду, записывала расходы...”

И как будто вполне серьезно звучит это чеховское “жили хорошо”. Но “счастье продлилось недолго”. Оленька овдовела. Горевала искренне и бурно, но недолго. Вскоре опять вышла замуж. “Пустовалов и Оленька, поженившись, жили хорошо...” Только она теперь сидит не в кассе увеселительного сада, а на лесном складе. И одно только подчеркнуто монотонное, дословно повторяющееся “жили хорошо”, одинаковое и для первого и для второго брака, тонко, незаметно и настойчиво намекает на однообразие, мнимую заполненность жизни Душечки, удовлетворенной маленьким, жалким счастьем.

Характерная чеховская деталь: ее первый муж, содержатель увеселительного сада, все время страдает из-за погоды - раз дождь, не будет посетителей. И по поводу первого дня медового месяца автор как бы мимоходом замечает: “Он был счастлив, но так как в день свадьбы и потом ночью шел дождь, то с его лица не сходило выражение отчаяния”. А потом уже следуют строки о том, что “жили хорошо”.

Чехов умеет неожиданно повернуть слово, определение, образ так, что похвала вдруг оборачивается насмешкой, одобрение - иронией, благополучие оказывается застоем, а счастье - дремотным существованием.

Однако ошибся бы тот, кто свел бы все содержание “Душечки” к убийственной издевке и разоблачению.

Героиня остается одна. Раньше, когда она была женой управляющего складом, ей снились горы досок и теса. А теперь она глядит безучастно на свой пустой двор. И такая же пустота - в ее сердце. Ей нечем жить, у нее нет мнений. А она не может без привязанности, без человека, которому она отдала бы без остатка свою маленькую душу. При всей духовной ограниченности она все-таки человечнее своих деловых, вечно озабоченных, занятых суетных спутников жизни - проклинающего дождь и разорение Кукина, степенного лесоторговца, ветеринара, умеющего говорить только о болезнях и бойнях.

И когда у нее поселяется чужой ребенок, она сразу же испытывает к нему, как к родному, матерински теплое чувство, смотрит на него с умилением, жалостью, любовью и восторженно повторяет вслед за ним: “Островом называется часть суши...” Это, пишет Чехов, “было ее первое мнение, которое она высказала...”.

Можно ли назвать эту сцену только сатирической и не заметить, что тонкая насмешка слита здесь с грустью и горьким сочувствием героине с ее доброй, несуразной, непросветной душой?

Душечка для Чехова не совсем потерянное и безнадежное существо. Она мещанка, но сколько сокрыто в ней любви и доброты, которые она с радостью и щедро дарит людям.

В наш технический век, когда слишком много жестокости и эгоизма, я думаю, не плохо бы позаимствовать у чеховской

Душечки ее сердечности, доброты и душевного тепла, которые она так щедро дарила окружающим, находя в этом свое счастье.

12. ДУША И ДУШЕЧКА

Первым значительным произведением зрелого Чехова, написанным от первого лица, была повесть «Скучная история» (1889). В 90-е годы эта форма прочно утверждается. Напомним: «Жена», «Страх (рассказ моего приятеля)» (1892) ;«Рассказ неизвестного человека» (1893); «Рассказ старшего садовника» (1894); «Ариадна» (1895); «Дом с мезонином (рассказ художника)» и «Моя жизнь (рассказ провинциала)» (1896). Наконец, «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» (1898).

И - рассказ «Ионыч», начатый в той же форме, но затем преобразовавшийся. С этого момента Чехов больше не вернется к форме повествования от первого лица. Все его произведения последующих - последних - лет написаны от лица автора («Случай из практики», «Душечка», «Новая дача», «По делам службы», «Дама с собачкой», «На святках», «В овраге», «Архиерей», «Невеста») (Правда, заметка к рассказу «По делам службы» в записной книжке дана от первого лица. ).

Объяснить этот факт труднее, чем его установить. Очевидно, он связан с общей тенденцией развития Чехова 90-х - 900-х годов - с его устремлением в духовный, внутренний мир героя.

Здесь, однако, нужно сделать одну уточняющую оговорку. Наивно было бы думать, что форма произведения с героем-рассказчиком ограничивает автора в раскрытии внутреннего мира героя, в психологическом анализе. Все дело в том, что и при этой форме герой-рассказчик и автор не совпадают. Даже становясь как будто на место автора, герой-повествователь им не становится.

Идея, утверждаемая автором, его позиция, взгляды, оценки - все это не рассуждения, не «цитаты», но то, что заложено в строе произведения, что постепенно проступает сквозь личную интонацию героев, их споры, столкновения. В какой бы форме ни велось повествование, автор не сводим ни к кому из персонажей. Бессмысленно искать Чехова непосредственно в «неизвестном человеке», в «старшем садовнике», в Тригорине или в Пете Трофимове. Автор не говорит «устами одного из героев», потому что он - понятие «стоустое».

Отказ Чехова конца 90-х - начала 900-х годов от Ich-Form нельзя понимать прямолинейно: и в этой повествовательной форме Чехов мог глубоко и объективно раскрывать внутренний мир героя.

Сказанному не противоречит тот факт, что объективная форма повествования - от безличного, непосредственно невыявленного, всеведущего автора - открывала новые возможности раскрытия внутреннего мира героя.

«Ионыч», «Душечка», «Дама с собачкой», «Архиерей», «Невеста» - достаточно поставить в ряд эти произведения конца 90-х - начала 900-х годов, чтобы обозначилась важная общая для них особенность: герой открывается извне и изнутри. Мы слышим его голос и читаем его мысли; звучат его внутренние монологи. В этом смысле рассказ «Архиерей» - итог развития Чехова-художника, его стремление раскрыть мир души своего героя. Не случайно и такое совпадение: во всех случаях название рассказа является именем или обозначением главного героя. Это рассказы-портреты и рассказы-исследования.

Мы говорили еще об одном важном уроке маленькой трилогии и «Ионыча»: предмет сатиры и рассказчик не разделены непроходимой чертой. Владелец крыжовника Николай Иваныч и рассказывающий о нем Иван Иваныч - родные братья. В этом проявляется одно из самых значительных художественных завоеваний Чехова. Сатира, смех, анекдот - все это для него не какая-то отдельная область жизни, но скрыто в самой жизни, в ее недрах, в ее мельчайших порах.

Когда думаешь о чеховском юморе и сатире, на память приходят слова Жюля Ренара, записавшего в дневник уже совсем незадолго до смерти:

«Меня не удовлетворяет ни одно определение юмора. Впрочем, в юморе содержится все» (Жюль Ренар. Дневник. Избранные страницы. М., «Художественная литература», 1965, стр. 485. ).

Ионыч появлялся как один из милых обитателей города С., а уходил как некое страшное существо, дошедшее до предела жадности и животности.

Чехов последних лет особенно внимателен ко всякого рода переходным формам жизни - существования - прозябания. Мы находим у него и героев, и негероев, и «полугероев». Строгих границ тут нет. Человек может оказаться в футляре, душа - в халате. И не просто оказаться, но медленно, постепенно, незаметно оказываться.

Чехов - великий диагност человеческой души. А это значит, он представляет все неисчерпаемое многообразие возможных случаев, ситуаций, вариантов.

Герой «Скучной истории» замечал:

«Мои товарищи терапевты, когда учат лечить, советуют «индивидуализировать каждый отдельный случай». Нужно послушаться этого совета, чтобы убедиться, что средства, рекомендуемые в учебниках за самые лучшие и вполне пригодные для шаблона, оказываются совершенно негодными в отдельных случаях. То же самое и в нравственных недугах» (VII, 270 - 271).

Ту же мысль повторит Алехин, говоря о любви: «Надо, как говорят доктора, индивидуализировать каждый отдельный случай» (IX, 277).

Название рассказа «Человек в футляре» ассоциировалось с «Мертвыми душами». Но вот другое название - «Душечка». Какая тут может быть аналогия? Перед нами случай особый, сугубо индивидуализированный.

Как это часто бывает у Чехова, заглавие имеет сложный образный смысл. «Душечка» - так называют Ольгу Семеновну, как Старцева называют «Ионыч», Анну Сергеевну - «дама с собачкой». Но ведь «душечка» не только прозвище - это «душа» в уменьшительной форме. Мы вступаем в какой-то особый мир - даже не мир, а мирок. И Ольга Семеновна, как девочка, зовется «Оленькой», и кошка Брыс-ка не просто кошка, а «черная кошечка». Здесь все уменьшено, как в перевернутом бинокле, начиная от первого мужа Оленьки, которого она холит как ребенка («- Какой ты у меня славненький! - говорила она совершенно искренно, приглаживая ему волосы.- Какой ты у меня хорошенький!»), и кончая «мальчишечкой» Сашей (Любопытная поправка. В тексте журнала «Семья «душечка» говорила мальчику Саше: «Ты такой умный» («Семья», 1899, № 1, стр. 4). Готовя рассказ для Собрания сочинений, Чехов исправил: «Ты такой умненький». Этот штрих хорошо передает ту атмосферу «уменьшительности», которая наполняет рассказ «Душечка». ); своего первого мужа Кукина она зовет «Ваничкой», второго - «Васичкой».

«Душечка» - само это слово соотносится со многими словами, эпитетами, выражениями в тексте рассказа. Оно образно и, если так можно сказать, морфологически подчинено общему строю рассказа о душе человеческой, доведенной до масштаба «душечки».

Эта «уменьшительность» образа героини ставит ее в особое положение, которое не определишь привычными координатами «положительного - отрицательного героя». То, что душа уменьшена,- это, конечно, момент отрицательный, но душа - не мертвая, не футлярная. И уменьшившись, она во многом осталась душой, не утратила доброты, участливости, способности к самоотречению.

Сложность образа «душечки» вызывала самую различную реакцию у читателей рассказа - от резкого осуждения до самых взволнованных похвал.

«Вот тревожно, как серая мышь, шмыгает «Душечка» - милая, кроткая женщина, которая так рабски, так много умеет любить,- писал Горький.- Ее можно ударить по щеке, и она даже застонать громко не посмеет, кроткая раба» (М. Горький. Собрание сочинений, т. V. М., ГИХЛ, 1950, стр. 428 (очерк «А. П. Чехов»). ).

И - почти противоположный отзыв Льва Толстого. Приятель Чехова П. Сергеенко писал ему, что Толстой читал рассказ четыре раза вслух и называет «Душечку» художественным произведением, цитируя из нее на память различные места (ОР ГБЛ).

В предисловии к чеховскому рассказу Толстой говорил: «Он (Чехов), как Валаам намеревался проклясть, но бог поэзии запретил ему и велел благословить, и он благословил и невольно одел таким чудным светом это милое существо, что оно навсегда остается образцом того, чем может быть женщина для того, чтобы быть счастливой самой и делать счастливыми тех, с кем ее сводит судьба» (Л. Н. Толстой. Полное собрание сочинений, т. 41. М., 1957. О высказываниях Толстого по поводу рассказа «Душечка» см. в кн. В. Лакшина «Толстой и Чехов» (М., «Советский писатель», 1963, глава «Любимый рассказ Толстого», стр. 94 - 115. Второе исправленное изд., 1975, стр. 81 - 97). Богатый конкретный материал содержится в статье А. С. Мелковой «Творческая судьба рассказа «Душечка» (сб. «В творческой лаборатории Чехова». М., «Наука», 1974). ).

Между двумя этими полюсами-горьковским и толстовским- многочисленные отзывы читателей, которые останавливались в недоумении, порой даже в растерянности перед непонятной сложностью образа.

«Я привыкла,- читая Ваши произведения последних лет,- писала Чехову Евгения Ломакина 5 января 1899 года,- всегда выносить более или менее ясное представление цели - ради которой писался Ваш тот или другой рассказ». Тут же читательница стала IB тупик: «Почему Вы остановились на подобном типе женщины, что подобный тип знаменует в современной жизни, неужели Вы считаете его положительным благодаря только тем сторонам души, которые открылись в героине во второй половине ее жизни,- считаете ли Вы всю первую половину повести типичной для современного брака, для современной девушки среднего класса и образования?»

В заключение читательница признавалась: «во мне и в большей части моего кружка, тип, выведенный Вами, вызвал не столько сочувствие, сколько вполне отрицательное отношение, а во многих даже насмешку и недоумение» (ОР ГБЛ).

И. И. Горбунов-Посадов, один из самых чутких и внимательных читателей-корреспондентов Чехова, сообщал ему 24 января того же 1899 года:

«Какая-то дама сказала, что «Душенька» [«Душечка»] написана очень мило, но что это насмешка обидная над женщиной. Она совсем не поняла рассказа. По-моему, отношение автора к «Душеньке» никак не насмешка, это милый, тонкий юмор, сквозь который слышится грусть <...> над «Душенькою», а их тысячи...» (ОР ГБЛ. Опубликовано в «Известиях» ОЛЯ АН СССР», 1959, № 6. ).

При всей широте амплитуды читательских оценок чеховского рассказа есть среди них отзывы, в которых говорится о противоречии между замыслом автора и его реальным воплощением. По мысли Льва Толстого, Чехов хотел осудить и высмеять героиню, однако на деле, как художник, сделал нечто обратное - воспел ее, овеял своей симпатией.

Творческая история рассказа проливает новый свет на это обстоятельство - она помогает понять, с чего начинал автор «Душечки» и к чему пришел; как пересекались в этом произведении разные, почти противоположные аспекты образа.

Снова мы видим, как далеко уходит в прошлое предыстория чеховских произведений. В этом смысле литературная биография рассказа «Душечка» особенно сложна. Самые ранние мотивы или «предмотивы» рассказа относятся к концу второй половины 80-х годов. Таким образом, предыстория «Душечки» измеряется примерно десятилетием, даже немного больше.

В 1893 году в февральской и мартовской книжке журнала «Русская мысль» был напечатан «Рассказ неизвестного человека». В письме к Л. Я. Гуревич 22 мая этого года Чехов сообщал: «Рассказ неизвестного человека» я начал писать в 1887 - 88 г., не имея намерения печатать его где-либо, потом бросил; в прошлом году я переделал его, в этом же кончил...» (XVI, 67).

В ЦГАЛИ хранятся листки с записями Чехова.

«Вышел я от Григория Ивановича, чувствуя себя побитым и глубоко оскорбленным»,- читаем на одном из них.- «Я был раздражен против хороших слов и против тех, кто говорит их...» (см. полностью XII, 299). Е. Н. Коншина в примечаниях к т. XII, где опубликованы записи Чехова на отдельных листах, предположительно, с вопросительным знаком, указывает, что отрывок мог относиться к «Рассказу неизвестного человека», но в окончательный текст не вошел (XII, 386).

Думается, что вопросительный знак можно снять: связь отрывка с «Рассказом неизвестного человека» больше сомнений не вызывает.

Григорий Иванович - так зовут чиновника Орлова, к которому поступает лакеем «неизвестный человек» (в печатном тексте он не «Григорий», а «Георгий»). Укажем на то возможное место рассказа-повести, к которому, вероятно, относился отрывок,- конец III главы. Герой описывает разговоры у Георгия Ивановича; заканчивается глава так: «В три или четыре часа гости расходились или уезжали <...>, а я уходил к себе в лакейскую и долго не мог уснуть от головной боли и кашля» (VIII, 185).

Вот другой листок, судя по внешнему виду и почерку относящийся к той же рукописи, что и первый:

«Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло, как их лица и наряды; они говорят о науке, литературе, тенденции и т. п. только потому, что они жены и сестры ученых и литераторов: будь они женами и сестрами участковых приставов или зубных врачей, они с таким же рвением говорили бы о пожарах или зубах. Позволять им говорить о науке, которая чужда им, и слушать их, значит льстить их невежеству» (XII, 300 - 301).

Чьи это слова?

По всей вероятности, они принадлежат тому же Георгию Ивановичу Орлову, который на протяжении всего «Рассказа неизвестного человека» зло, насмешливо, саркастично обличает женщин, обвиняет их в невежестве и в несамостоятельности суждений. То, что, казалось бы, составляет достоинство женщины,- способность любить,- на его взгляд, и является главной ее бедой и недостатком.

«Любовь и мужчина составляют главную суть ее жизни»,-"развивает он свою излюбленную мысль перед гостями,- «и быть может, в этом отношении работает в ней философия бессознательного; изволь-ка убедить ее, что любовь есть только простая потребность, как пища и одежда...» (VIII, 193).

Особенно едко высмеивает в повести Орлов перебравшуюся к нему Зинаиду Федоровну за то, что она рассуждает о вещах, ей недоступных. «...Нам не мешало бы условиться раз и навсегда,- Наставительно замечает он,- не говорить о том, что нам давно уже известно, или о том, что не входит в круг нашей компетенции» (VIII, 201). С тем же поучением обращается он к ней и дальше: «Ради бога, ради всего святого, не говорите вы о том, что уже известно всем и каждому!..» (см. VIII, 212).

О циничном отношении Орлова к женщине, о стремлении пригнуть ее низко к грязи, о «вечных ссылках на бабью логику» скажет в прощальном письме к нему «неизвестный человек».

Не только в рассуждениях Орлова идет речь о судьбе и положении женщины. В сущности, именно этот вопрос решает и не может решить героиня рассказа Зинаида Федоровна. Она ушла от мужа к Орлову. Узнав правду об этом недостойном человеке, которого она любила искренно и наивно, она уходит от него вместе с «неизвестным человеком». Она вовсе не хочет довольствоваться ролью женщины «при» ком-то.

«Все эти ваши прекрасные идеи»,- бросает она в лицо «неизвестному человеку»,- «я вижу, сводятся к одному неизбежному, необходимому шагу: я должна сделаться вашею любовницей. Вот что нужно. Носиться с идеями и не быть любовницей честнейшего, идейнейшего человека - значит не понимать идей. Надо начинать с этого... то есть с любовницы, а остальное само приложится» (VIII, 241).

Она уходит из жизни, кончает самоубийством, потому что не хочет и не может смириться с таким положением и ролью (В журнальном тексте в этом разговоре героиня добавляла: «Вот если б, впрочем, я встретилась еще с третьим каким-нибудь идейным человеком, потом с четвертым, с пятым... быть может, вышло что-нибудь <...> Но надоело... Будет» (VIII, 542). ).

Обычно писавшие о «Рассказе» главное внимание обращали на идейную эволюцию «неизвестного человека», его разочарование в революционном подполье, в терроре. Но есть тут и другая тема, связанная с образом Зинаиды Федоровны. Она-то сейчас нам особенно важна.

Мы видим, что отрывок «Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло...» глубоко связан с «Рассказом неизвестного человека» - и с философией Орлова, и с судьбой Зинаиды Федоровны, попытавшейся освободиться от неизбежной участи женщины «при», служанки, любовницы, низшего существа.

С. Балухатый первый обратил внимание на то, что отрывок этот во многом предвосхищает рассказ «Душечка» (С. Балухатый. Записные книжки Чехова. «Литературная учеба», 1934, № 2, стр. 58. ).

Теперь можно уточнить: возникший в ходе работы над «Рассказом неизвестного человека» в 1887 - 1888 годах, отрывок заключал в себе мотив, который будет затем развит в рассказе «Душечка» (Об этом говорит и А. С. Мелкова в упоминавшейся выше статье. ).

Первая заметка, уже непосредственно относящаяся к «Душечке», появилась в середине 90-х годов в Первой записной книжке:

«Была женой артиста - любила театр, писателей, казалось, вся ушла в дело мужа, и все удивлялись, что он так удачно женился; но вот он умер; она вышла за кондитера, и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье, и уж театр презирала, так как была религиозна в подражание своему второму мужу» (I, 48, 1).

Нетрудно обнаружить перекличку в построении заметки «Внутреннее содержание этих женщин...» и записи «Была женой артиста...». В первом случае: говорят о литературе, потому что они жены писателей; будь они женами участковых или зубных врачей, говорили бы о пожарах или о зубах. Во втором: была женой артиста - любила театр; стала женой набожного кондитера - начала театр презирать.

В обоих случаях сначала - лицо, представляющее искусство, с которым связывает судьбу героиня, затем, наоборот, человек, весьма далекий от искусства; подчиняясь ему, героиня отрекается от своего прежнего увлечения искусством. Вместе с тем отчетливо проступает и разница. В первом случае идет речь о женщинах, о целом их разряде. Имеются в виду многие. Ученые и литераторы, участковые или зубные врачи упоминаются лишь как пример того, в каких условиях, при ком могли оказаться эти женщины и как бы они изменились. Здесь нет конкретных лиц.

Во втором случае говорится об определенном человеке, о судьбе женщины, повторявшей мнения сначала мужа-артиста, потом - религиозного кондитера.

Когда появляется запись «Была женой артиста...»? В разгар работы Чехова над рассказом «Ариадна». Запись (I, 48, 1) находится между заметками к этому рассказу - «В Париже. Ей казалось, что если бы французы увидели, как она сложена, то были бы восхищены» (I, 45, 2) и «Ариадна превосходно говорит на трех языках. Женщина усваивает скоро языки, потому что в голове у нее много пустого места» (I, 50, 1). Так же как в «Рассказе неизвестного человека», женская тема занимает в «Ариадне» большое, даже еще большее место. В обоих произведениях героине противостоит обличающий ее и вообще женщин герой: Зинаиде Федоровне - Орлов, Ариадне - Шамохин.

Рассказывая историю своего увлечения Ариадной, любви и разочарования, Шамохин категорически заявляет, что «женщины лживы, мелочны, суетны, несправедливы, неразвиты, жестоки,- одним словом, не только не выше, но даже неизмеримо ниже нас, мужчин» (IX, 62 - 63). Это «страстный, убежденный женоненавистник» (IX, 83).

Так же как и Орлов, Шамохин в особую вину вменяет женщинам несамостоятельность их суждений. В журнальном тексте он говорил: «Не буду спорить, есть между ними образованные, как есть образованные скворцы и попугаи» (IX, 551) (См. «Русская мысль», 1895, кн. XII, стр. 24. ).

Теперь нам становится несколько яснее, как могла появиться заметка к «Душечке» именно в процессе работы над «Ариадной».

Весьма существенное обстоятельство: два наброска, предвосхищающих рассказ «Душечка», «Внутреннее содержание этих женщин так же серо и тускло...» и «Была женой артиста...»- связаны с двумя произведениями, где решается вопрос о судьбе женщины, но где героини прямо противоположны: Зинаиду Федоровну страшит участь простого «придатка» к мужчине, любовницы, куклы в тряпках. Ариадна же ни о чем другом и не мечтает.

Зинаида Федоровна обманулась в Орлове, она его жертва; наоборот, Шамохин - сам жертва Ариадны, он в ней обманулся.

Так уже в самом зарождении рассказ «Душечка» находился между полюсами утверждения и отрицания, между благородной, способной к любви Зинаидой Федоровной и порочной, не знающей, что такое истинная любовь, Ариадной.

Современникам Чехова, первым читателям «Душечки» приходила мысль сопоставить эту героиню с Ариадной.

Можно ли сказать, что в наброске «Была женой артиста...» уже намечено главное в «Душечке»? Вряд ли. В сущности, здесь героиня - всего только отголосок мнений своего мужа, сначала первого, затем второго. «Была женой артиста - любила театр...» Любила ли она артиста - неизвестно, просто «была женой». А вот театр, писателей - любила, потому что артист любил, ну и она заодно.

О любви ко второму мужу также ни слова: «вышла за кондитера и оказалось, что ничего она так не любит, как варить варенье...»

Два раза употреблено в наброске слово «любила», «любит», но каждый раз оно относится не к человеку, с которым связала судьбу героиня, а к тем его пристрастиям, увлечениям, которые она разделяет, забывая о том, что было раньше.

Нет, это еще не «Душечка»,- скорее, как говорил Шамохин, «попугай», человек без своего голоса, способный быть лишь отголоском других.

В рассказе героиня не просто вступает в брак с Кукиным - он тронул ее душу, вызвал сострадание, стремление помочь, разделить с ним тревоги, хлопоты, неудачи, его отчаянную борьбу с равнодушием публики:

«Оленька слушала Кукина молча, серьезно, и, случалось, слезы выступали у нее на глазах. В конце концов несчастья Кукина тронули ее, она его полюбила» (IX, 316). Так появилось в рассказе слово «полюбила», обращенное не к увлечению героини, заимствованному у мужа («любила театр», «ничего она так не любит, как варить варенье»), но к самому спутнику жизни.

В наброске героиня дана пародийно - это марионетка; любовь к театру она берет у мужа-артиста как бы напрокат. Сам артист лишен комичности: естественно, что он любит театр, свое дело.

В рассказе же, наоборот, смешон первый муж - это не артист, как в отрывке, а мелкий, хлопотливый, неудачливый антрепренер и содержатель увеселительного сада «Тиволи». Вот первые слова, с которыми он предстает перед героиней: «...публика, невежественная, дикая. Даю ей самую лучшую оперетку, феерию великолепных куплетистов, но разве ей это нужно? Разве она в этом понимает что-нибудь? Ей нужен балаган! Ей подавай пошлость!» (IX, 315).

Свои оперетки, куплетистов, фокусников, «местных любителей»- все это Кукин считает настоящим искусством, недоступным для низкопробной публики.

Таким образом, если в наброске героиня - тень мнения своего мужа-артиста, то в рассказе она «тень тени», потому, что Кукин сам не знает, что такое подлинное искусство, сам берет свои мнения из вторых рук.

«Но разве публика понимает это? - говорила она.- Ей нужен балаган! Вчера у нас шел «Фауст на изнанку», и почти все ложи были пустые, а если бы мы с Ваничкой поставили какую-нибудь пошлость, то, поверьте, театр был бы битком набит» (IX, 317).

Может показаться: она еще смешнее своего Кукина - слово в слово повторяет его и сами по себе смешные рассуждения.

Но это не так. Кукин просто смешон, жалок в своей презрительности неудачника-опереточника, обличающего невежественную публику. У «душечки» есть оправдание: она любит Кукина. И не просто любит, но отождествляет себя с ним. «Мы с Ваничкой» - ее особое местоимение, в нем безраздельно слились для нее и «он», Кукин, и «я», «душечка». «Завтра мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду», приходите».

Кукин возбудил в ней «настоящее, глубокое чувство». Сам он настолько захвачен своими мучительными стараньями, потугами увлечь и развлечь зрителя, что ему не до нее. О их первой брачной ночи сказано:

«Он был счастлив, но так как в день свадьбы и потом ночью шел дождь [что означает убытки для «Тиво-ли»], то с его лица не сходило выражение отчаяния» (IX, 317).

В наброске смешным было то, что героиня любит театр только потому, что она жена артиста,- и только до тех пор. В рассказе к этому прибавился и контраст между любвеобильной «душечкой» и комическим Кукиным, который даже в первую свадебную ночь в отчаянии из-за убытков.

За первым мужем в заметке «Была женой артиста...» (I, 48, 1) следовал набожный кондитер. В рассказе этот переход дан резче, контрастнее. После Кукина со всей его трескучей пиротехникой, увеселительной суетой и отчаяньем идет не кондитер, а степенный, рассудительный управляющий лесным складом Пустовалов. Разница подчеркнута и в фамилиях: «Кукин» - что-то малосолидное, смешное, куцее; «Пустовалов» - более монументальное и представительное, хотя и «пустое». Первая фамилия выдыхается почти как один слог, вторую произнести торопливо трудней.

«Балка, кругляк, тес, шелевка, безымянка, решотник, лафет, горбыль» - это тебе не «Фауст на изнанку», дело серьезное.

Когда надвигались тучи, сулившие беды и убытки, Кукин кричал «с истерическим хохотом» - Пустовалов же говорит «степенно».

Эта полная противоположность Кукина и Пустовалова парадоксально сочетается с одинаковой верностью, любовью «душечки», ее полнейшим растворением в мире одного, а затем другого.

«Завтра мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду» и «Нам с Васичкой некогда по театрам ходить» - контрастное подобие доведено до предела.

«Душечка» перенимает не только мысли и слова, но даже и интонацию своих мужей. «Ей нужен балаган!» - по-кукински восклицает она, говоря о публике. А слова о том, что некогда по театрам ходить, она произносит по-пустоваловски «степенно».

В наброске «Была женой артиста...» упоминались два мужа героини и - соответственно - два круга ее представлений. В рассказе это предстало как две контрастно взаимосвязанных главки (хотя графически деления на главы нет). Вместо «Ванички» - «Васичка». О «Ваничке»: «После свадьбы жили хорошо». О «Васичке»: «Пустовалов и Оленька, поженившись, жили хорошо». Умирает Ваничка: « - Голубчик мой! - зарыдала Оленька <...> На кого ты покинул свою бедную Оленьку, бедную, несчастную?..» Умирает Васичка: « - На кого же ты меня покинул, голубчик мой? - рыдала она...*

Есть во всем этом какая-то полуодушевленность героини, почти механическая заданность.

История семейной жизни душечки с Кукиным и с Пусто-валовым сюжетно, как схема, совпадает, хотя и очень приблизительно, с намеченным в заметке I, 48, 1. Вторая половина рассказа создает уже новые ситуации, в заметке не предусмотренные. Начинается третье увлечение «душечки» - полковым ветеринарным врачом Смирниным,- он разошелся со своей женой и высылает ей деньги на содержание сына; «слушая об этом, Оленька вздыхала и покачивала головой, и ей было жаль его» (IX, 320). Ее чувство к Смирнину начинается так же, как и к Кукину,- ее трогают его беды, вызывают жалостливое сочувствие.

«Душечка» вступает в третий мир, в третий круг представлений, сведений, истин. Больше всего теперь ее волнует ветеринарный надзор в городе.

«Когда к нему [Смирнину] приходили гости, его сослуживцы по полку, то она, наливая им чай или подавая ужинать, начинала говорить о чуме на рогатом скоте, о жемчужной болезни, о городских бойнях, а он страшно конфузился и, когда уходили гости, хватал ее за руку и шипел сердито:

Я ведь просил тебя не говорить о том, чего ты не понимаешь! Когда мы, ветеринары, говорим между собой, то, пожалуйста, не вмешивайся. Это, наконец, скучно!

А она смотрела на него с изумлением и с тревогой и спрашивала:

Володичка, а о чем же мне говорить?!

И она со слезами на глазах обнимала его, умоляла не сердиться, и оба были счастливы» (IX, 322).

Эта сцена вызывает в памяти другую - из «Рассказа неизвестного человека». Орлов раздраженно просит Зинаиду Федоровну:

«- Ради бога, ради всего святого, не говорите вы о том, что уже известно всем и каждому! И что за несчастная способность у наших умных, мыслящих дам говорить с глубокомысленным видом и с азартом о том, что давно уже набило оскомину даже гимназистам. Ах, если бы вы исключили из нашей супружеской программы все эти серьезные вопросы! Как бы одолжили!

Мы, женщины, не можем сметь свое суждение иметь» (VIII, 212-213).

Но перекличка резче подчеркивает разницу: Орлов и Зинаида Федоровна разделены непониманием друг друга. Раздор между Смирниным и Ольгой Семеновной заглушается ее любовью, слезами, искреннейшим недоумением: «о чем же мне говорить?!»

В последней «главе» рассказа с нарастающей силой звучит тема любви и самопожертвования «душечки». Уезжает ветеринар. Она остается одна, без привязанности, без чужих, а стало быть, без своих мнений.

Когда уезжал Кукин - «душечка» не могла спать. Когда она была женой Пустовалова, ей снились целые горы досок и теса. Когда же уехал Смирнин, она глядела «безучастно на свой пустой двор, ни о чем не думала, ничего не хотела, а потом, когда наступала ночь, шла спать и видела во сне свой пустой двор» (IX, 322).

Ее душа опустела, потому что жить самою собой, своими только делами и заботами «душечка» не умела.

Возврашение ветеринара с сыном, с женою, с которой он помирился, возрождает героиню к жизни.

С точки зрения ее чисто женских интересов примирение ветеринара с женой вряд ли могло ее порадовать. Но в этот момент она думает о другом: о том, что она больше не будет одна, кончилось ее одиночество, пустота, ничто. Услышав, что ветеринар ищет квартиру для себя с семьей, она готова отдать ему все, только бы рядом с ней были живые существа.

«- Господи, батюшка, да возьмите у меня дом! Чем не квартира? Ах, господи, да я с вас ничего и не возьму,- заволновалась Оленька и опять заплакала.- Живите тут, а с меня и флигеля довольно. Радость-то, господи!» (IX, 324).

Так начинается четвертая глава в жизни «душечки». Мальчика Сашу, сына ветеринара, она полюбила сразу, не раздумывая, мгновенно ощутив к нему кровное участие, материнское чувство: «сердце у нее в груди стало теплым и сладко сжалось, точно этот мальчик был ее родной сын». Казалось бы, привязанность «душечки» к ребенку Саше - совсем иная материя, чем ее любовь к Кукину, Пустовало-ву, Смирнину. Но это не так: основа ее увлечений во всех случаях - материнское, стихийное, не раздумывающее чувство, жалостливость, доброта, готовность обласкать, одарить, отдать все до конца («Радость-то, господи!») (Вот почему трудно согласиться с В. Лакшиным, когда он пишет: «Манюся Шелестова в рассказе «Учитель словесности»- разновидность «Душечки» (в его кн. «Толстой и Чехов». М., «Советский писатель», 1963, стр. 111. См. также второе исправленное изд., 1975, стр. 94). Манюся, которая, найдя завалящий, твердый, как камень, кусочек колбасы или сыру, важно говорит: «Это съедят в кухне», и Душечка, готовая отдать дом («Радость-то, господи!»), только бы избавиться от одиночества,- эти две героини, на наш взгляд, не так близки друг другу, как это кажется автору книги, в целом превосходной. ).

Кукин, в сущности, не видел «душечку» по-настоящему- его внимание было отвлечено перипетиями борьбы за публику «Тиволи». Смирнин сердито шипел за то, что она вмешивается в его разговоры. Саша в этом смысле - их достойный преемник. Ее любовь к нему - односторонняя; в ответ на ее советы он отмахивается: «Ах, оставьте, пожалуйста». Она провожает его до гимназии, но он стесняется ее и, когда виднеется здание гимназии, говорит: «Вы, тетя, идите домой, я теперь уже и сам дойду» (IX, 325).

Она рассуждает о гимназических делах так же, как раньше говорила о театре, потом о тесе и о дровах, о ветеринарном надзоре. Но это уже почти совсем лишено того комизма, с каким воспринимались ее слова «Мы с Ваничкой ставим «Орфея в аду». Она повторяет слова Саши с такой любовью за него, что скрытая сатирическая интонация автора почти вытесняется скрытой лирической.

В этом тоже важное отличие рассказа от наброска. В словах «Была женой артиста...» - одна интонация, сдержанно ироническая.

В «Душечке» авторская интонация не остается неизменной. В начале рассказа она неподчеркнуто насмешлива. Например: Кукин возбудил в «душечке» «настоящее, глубокое чувство». Как будто можно воспринять это авторское сообщение всерьез. Однако дальше читаем: «Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого»: любила своего папашу, свою тетю, а еще раньше своего учителя французского языка. В этом ряду сердечных привязанностей - к папаше, к тете, к учителю - вряд ли сообщение о «настоящем глубоком чувстве» к Кукину может быть воспринято буквально.

Точно так же фраза «После свадьбы жили хорошо» утрачивает свой прямой смысл, когда она затем с механической точностью повторяется при характеристике семейной жизни со вторым мужем.

Но когда мы читаем о любви героини к маленькому мальчику Саше, интонация авторского сообщения воспринимается уже по-иному:

«Она останавливается и смотрит ему вслед, не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. Ах, как она его любит! Из ее прежних привязанностей ни одна не была такою глубокой, никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой, как теперь, когда в ней все более и более разгоралось материнское чувство...»

Вот как далеко отошла характеристика героини по сравнению с наброском в записной книжке. Не просто отсутствие самостоятельности, вторичность суждений, ограниченность и т. п., но способность души посвятить себя другому целиком, без остатка.

Рассказ называется «Душечка». И это слово много раз повторяется в повествовании: гости-дамы, схватив Ольгу Семеновну за руку, восклицают в порыве удовольствия:

«- Душечка!»

Кукин, увидев ее шею и полные плечи, всплескивает руками:

«- Душечка!»

Она оплакивает Кукина, причитает, и соседки, крестясь, сокрушаются: «Душечка... Душечка Ольга Семеновна, матушка, как убивается».

И на фоне этого многократно повторяющегося слова тем резче выделяется: «Никогда еще раньше ее душа не покорялась так беззаветно, бескорыстно и с такой отрадой...»

В этой связи хочется обратить внимание на одну особенность построения рассказа, в которой также проступает общая структура. Мы видели, что в «Душечке» особенного искусства достигло умение Чехова соотносить между собой «главки», детали, фразы. Так стилистически взаимоуподоблены «главки» первого и второго замужества Ольги Семеновны, сны героини, слова «душечка» и «душа». В этом же ряду находится и повторение мотива, который как бы обрамляет повествование.

Первый брак «душечки» обрывается телеграммой, уведомляющей о скоропостижной смерти Кукина. В конце рассказа ночью опять, как и тогда, раздается зловещий стук в калитку.

«Это телеграмма из Харькова,- думает она, начиная дрожать всем телом.- Мать требует Сашу к себе в Харьков... О, господи!»

Героиня в отчаянии, у нее холодеют голова, руки, ноги, но оказывается, это не телеграмма: стучал ветеринар, вернувшийся поздно из клуба.

Подчеркнутое сходство этих двух телеграмм - одной извещавшей о смерти, другой воображаемой, весьма знаменательно: если бы действительно пришла телеграмма от матери Саши с требованием вернуть его в Харьков, она была бы для «душечки» равносильна извещению о смерти.

Задуманная как персонаж комический, «душечка» становится героиней рассказа, чья душа таит в себе такое бескорыстие, которого лишены бедные чувством спутники ее жизни. У них она заимствовала мнения, суждения - но зато им она отдавала всю себя, без остатка.

В этом рассказе ясно проявилось своеобразие чеховской сатиры. Беспощадная к «футляру», о«а в сложных взаимопереходах сливается с лирикой, когда героем повествования становится человек, способный любить, жалеть другого, просто и бесхитростно отдающий ему всю свою небогатую, обделенную многим душу.

История рассказа «Душечка» представляет собою движение сатиры к лирике. При этом сатира не перестает быть самою "Собой, не утрачивает своей иронии, но как бы смягчает приговор персонажу.

Это постепенное смягчение дает себя знать и в творческой истории рассказа, и в самом его тексте. Достаточно сравнить начальные строки: «...Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого <...> Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая» (IX, 316) - и слова из финала: «За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления. Почему? А кто ж его знает - почему?» (IX, 326).

В первом случае подчеркиваются типовые черты героини, она принадлежит ко вполне определенному разряду - «жалостливой барышни». Здесь все ясно. Во втором - характер, выходящий «из ряда». В любви к чужому мальчику есть что-то необъяснимое. Здесь уже осталось не так много места для иронии.

И снова мы убеждаемся: записные книжки Чехова - мир особый. Мир предобразных туманностей, в которых неясно различаются контуры будущих лиц, судеб, сюжетов. Мир первоисходных представлений, которым предстоит большой и противоречивый путь развития.

Обидно читать, когда современный исследователь пишет: «По своей структуре образ Беликова, очевидно, близок к образу Душечки: та же однозначность, та же психологическая сгущенность, предопределяющая превращение имени собственного в имя нарицательное» (И. Гурвич. Проза Чехова (Человек и действительность). М., «Художественная литература», 1970, стр.-125. ).

«Однозначность» - определение, которого героиня чеховского рассказа заслуживает меньше всего.

Мы, взрослые люди, годами в ожидании близкого нам по духу и судьбе человека, и мы столько сил и энергии тратим на то, чтобы повстречать Единственного и Неповторимого. И вот свершилось: встретили! А что будет в процессе проживания? Что же? Схема почти всегда одинакова: проходит романтический период, полный любви и обожания, и через два-три года экстаз начинает угасать. Как же сохранить яркие, трогательные отношения? Обязательно ли заключать брак, надо ли жить вместе? Какие опасности таятся в разных вариантах отношений?
Что ожидает женщина от встречи с мужчиной?
1. Он будет заботиться обо мне.
2. Все свое внимание уделять мне.
3. Одаривать комплиментами, подарками.
4. Защищать меня.
5. Спасет меня, и мои страдания закончатся. И так будет всегда.
Что ожидает мужчина от встречи с женщиной?
1. Она будет доверять мне.
2. Заботиться обо мне.
3. Понимать, что со мной происходит.
4. Слышать и слушать.
5. Поддерживать в моих целях.
6. Смотреть глазами, полными любви и обожания. Тогда я готов ради нее на подвиги.

В браке Человек не желает показать свою слабость, пытается скрыть её следующим образом:
1. Заискивать, чтобы партнёр не сердился (примиритель - миротворец).
2. Обвинять так, что партнер почувствовал бы силу (обвинитель).
3. Рассчитать всё с конечной целью, чтобы окружающие поняли, что вы справились с угрозой, не причинив никому вреда, Попытка укрепить собственную самооценку, используя громкие слова [расчетливый (компьютер)].
4. Отвлечься и проигнорировать угрозу, вести себя так, будто её и нет. Возможно, если вы будете продолжать такую линию поведения достаточно долго, угроза и вправду исчезнет (нарушитель и отвлекатель).
Wile (1981) приводит 3 типа партнёрских связей, которые отчетливо проявляются в реакции на конфликты.
1. Взаимное уклонение. Оба партнера уклоняются от активного обсуждения, отмалчиваются, отворачиваются, чувствуют неудовлетворенность, но не выказывают друг другу своего беспокойства и обиды.
2. Взаимное обвинение. Партнёры открыто проявляют свою злость и неудовлетворённость, подчеркивая свои требования, нередко это ведёт к деструктивным ссорам.
3. Требование и уклонение. Один из партнёров активно реагирует на обстоятельства и стремиться сблизиться с другим, выдвигает требования, аргументируя их, или предъявляет жалобы, другой - отстраняется, отмалчивается, уклоняется от сближения. Чем больше один уклоняется, тем сильнее другой стремиться к нему приблизится и наоборот.
Мишинова (1978) так же выделяет 3 типа нарушений супружеских отношений:
1. изоляция: партнеры испытывают эмоциональную отчуждённость;
2. соперничество: доходит до открытых стычек и споров;
3. псевдокооперация: один из партнёров, например подчиняется, несмотря на то, что испытывает внутреннее несогласие, а внешне это выглядит сотрудничеством и согласием (с. 148-149).
Plzak (1973) ввел в практику понятие эмоциональная зависимость партнеров от брака. Зависимость для каждого партнера определяется теми последствиями, которые повлечёт за собой развод: учитываются привлекательность, экономические стороны, а так же возможность нахождения другого, более подходящего партнёра. У женщин - это красота, очарование, типично женское поведение, обаяние, нежность, у мужчин - ум, обаяние, остроумие, общительность, мужественность, общественное признание и лишь отчасти красота. Если чрезмерная зависимость наблюдается только у одного партнера то возможность "обреченного брака" возрастает. Излишне зависимый партнёр стремится вынудить другого к доказательствам любви, ревнует, провоцирует ревность у одного партнера, требует, приказывает, упрекает, вызывает споры и ссоры, втягивает детей. Нередко он страдает невротическими нарушениями, плачет, требует сочувствия, угрожает самоубийством и становится для своего менее зависимого партнёра всё более отталкивающим.
Излишне зависимый партнёр должен признать свою фактическую зависимость и действовать в соответствии с этим. Он должен сделать желательным для своего независимого партнера продолжение брака своей терпимостью и приятными позитивными стимулами. Психолог при терапии зависимого партнёра может снизить зависимость путем поддержания у клиента чувства собственного достоинства и подкрепления своей значимости в различных сферах деятельности семьи с помощью систематической групповой психотерапии.

Все мы без исключения желаем чистой и бескорыстной любви. Почему люди читают рассказы А.П.Чехова о любви? Наверное, потому, что чеховские рассказы и повести о любви отзываются в каждом человеке, каждом сердце, в каждой душе. Мы желаем такой любви, которая поглотила бы нас целиком и длилась всю жизнь. Никому не хочется, чтобы его полюбили только на время, на несколько месяцев или лет. Едва ли это можно назвать любовью. Нет никого, кто мечтал бы быть лишь отчасти любимым. Мы мечтаем о любви, которая переполнит и опьянит нас, и хотели бы оставаться влюбленными всю жизнь. Есть ли на свете кто-нибудь, кто не хотел бы этого?
А.П.Чехов в своих произведениях создал Мир Чистой и бескорыстной любви, взаимоотношений людей и их судеб. Рассказ «Душечка» был написан А.П. Чеховым в 1899 году.
Главная героиня мечтает о любви, которая захватила бы все ее существо и дала бы ей мысли.
Многие мужчины мечтают о такой идеальной женщине из произведения А.П.Чехова «Душечка».
В центре рассказа Чехова «Душечка» находится Ольга Семеновна Племянникова, которая симпатична во всех отношениях для многих мужчин. Её добрая, сияющая улыбка, которая никогда не сходила с её лица, не могла никого оставить равнодушным.
Оленька постоянно любила кого-либо и не могла без этого. Постоянно нуждалась в любви и ласке. Она постоянно заботилась о дорогом ей человеке, ухаживала за ним и была всегда любимой.
«Она постоянно любила кого-нибудь и не могла без этого. Раньше она любила своего папашу, который теперь сидел больной, в темной комнате, в кресле, и тяжело дышал; любила свою тетю, которая иногда, раз в два года, приезжала из Брянска; а еще раньше, когда училась в промгимназии, любила своего учителя французского языка. Это была тихая, добродушная, жалостливая барышня с кротким, мягким взглядом, очень здоровая».

Но судьба Ольги Семеновны выдалась сложной – её мужья и сожители постоянно уходили от неё то «в мир иной» [один муж умер, когда поехал набирать актеров для своего театра (Ванечка Кукин), другой (Васечка Пустовалов - управляющий-лесозаготовитель) простудился и умер], а то и к вольной жизни (полковой ветеринар Володечка Смирнин).
Олечка всех своих мужчин любила и была по-настоящему привязана к ним. Взаимно и они, мужчины, были по-настоящему счастливы с ней.
Она без любимого «не могла спать», и « сравнивала себя с курами, которые тоже всю ночь не спят и испытывают беспокойство, когда в курятнике нет петуха».
Имея незаурядные деловые способности, Олечка, во всем помогала своим мужчинам добиться успеха в жизни и судьбе.

Ольга Семеновна - женщина, всю душу которой составляют другие люди. Она по любви выходит замуж за театрального предпринимателя Кукина. Он заполняет всю ее жизнь. Она понимает и разделяет все его проблемы («Разве публика понимает это? Вчера почти все ложи были пустые»). Но Кукин умирает. Ольга Семеновна впадает в траур («Голубчик мой! Зачем же я с тобой повстречалася? Зачем я тебя узнала и полюбила!»).
Но вскоре она снова влюбляется. Теперь в управляющего лесным складом Пустовалова. Теперь Пустовалов заполняет всю ее душу. Они женятся. И, так как душа Ольги Семеновны заполнена новым мужем, она начинает вникать в вопросы торговли лесом («…каждый год ездить за лесом в Могилевскую губернию. А какой тариф!»). Но и Пустовалов умирает. Ольга Семеновна снова впадает в траур («Как же я буду жить без тебя, горькая я и несчастная»).

Российский современный психолог Ф.Е.Василюк утверждает, что Ольга Семеновна Племянникова,принадлежит к целостному типу личности. Ценностный тип личности: внешне трудный и внутренне постой жизненный мир. Когда реальность мира требует терпения, человек не знает сомнений, колебаний, чувства вины и мук совести - простота внутреннего мира освобождает его от всевозможных внутренних препятствий и ограничений (когда человеку все материальные блага достаются от родителей). Жизнь ставит для субъекта только один вопрос: "Как сделать, как достичь?". Фанатизм и маньячество, пишет Василюк, возникают тогда когда одна какая-нибудь потребность получает доминирующее положение с большей интенсивностью, чем остальные потребности (абстрактная идея, убеждение). Фанатики бывают не только личностями определенного склада, но и субъекты в определенном состоянии личности т.е. в нормальном и патологическом состоянии с "импульсивным влечением", подчиняющие свое поведение и сознание убеждению или абстрактной идеи.
При ценностном типе жизненного мира сложность внутреннего мира субъекта при внешнем легком мире выражает его выбор между Правдой жизненных ситуаций и реальным самопожертвованием ради своей жизни. Василюк приводит пример из чеховской Душечки. Душечка в рассказе А.П.Чехова, легко и просто забывает свои переживания и переключается на более доступный субъект (с умерших мужей, на приятеля ветеринара а затем к его сыну-ученику, отдавая им свою заботу и любовь). Пренебречь, пожертвовать одному свой жизненный мир для неё нет надобности, так как Душечка не способна удерживать более одного отношения с близким человеком. Все у неё рассчитано и материально выверено, ведь жить надо получая все "здесь и сейчас". В её жизненном мире нельзя одуматься и опомниться в нем наблюдается очередность переживаний.
Но она снова полюбила. На этот раз поссорившегося с женой ветеринарного врача Смирнина. Но их любовь продолжалась недолго. Его полк вскоре был далеко переведен, и он был должен уехать из города. После отъезда Смирнина Ольга Семеновна впадает в депрессию и только случай помогает ей выздороветь.

Прошло полгода и вскоре вернулся Смирнин: «подал в отставку и
приехал попробовать счастья на воле, пожить оседлой жизнью». Он приехал отдавать в гимназию сына Сашу и поселился у Ольги Семеновны. Саша стал ходить в гимназию. Его мать уехала в Харьков к сестре и не возвращалась.
Теперь она начала жить гимназическими печалями и радостями этого мальчика Саши. «За этого чужого ей мальчика, за его ямочки на щеках, за картуз, она отдала бы всю свою жизнь, отдала бы с радостью, со слезами умиления».

Оленька берет Сашу к себе во флигель. В ней просыпаются материнские чувства, и мальчик становится новой привязанностью Оленьки. Оленька вновь расцвела и помолодела; знакомые, встречая ее на улице, испытывают, как и прежде, удовольствие и называют Ольгу Семеновну душечкой.
Ольга Семеновна не может не жить жизнью другого человека, не переживать его проблемы. В рассказе ее все называют Душечкой потому, что ее душа открыта для другого человека. И ее нельзя охарактеризовать более точным словом. Она не может жить только для себя. От такой жизни она впадает в депрессию. Её жизнь - это жизнь не для своего благополучия, а жизнь ради самой жизни.

Душечка -Ольга Семеновна - русская Психея.
Название Душечка наиболее глубоко передаёт манеру душевного поведения героини, которое просвечивает во всех её поступках, придаёт особое обаяние всему тому, что она говорит и делает, и пленяет всех, кто оказывается рядом с ней. Обворожительность и грация женской души концентрируется в этом снабжённом уменьшительным суффиксом ласкательном имени, воздействие которого на нас гораздо сильнее, нежели любого имени собственного. Исследователи правомерно проводят параллель с её архетипом Психеей, считая Душечку её приземлённым небесным двойником, соответствующим более низкому уровню

Золтан Хайнади (1944) пишет, что
"Афродита поручила своему сыну, Эросу, чтобы тот воспламенил в Психее любовь к самому убогому из убогих мужчин на свете, однако красота девушки покорила самого Эроса. Аллегория пути Души, ведомой любовью, имела большое влияние на искусство.
В последний период своего творчества Чехов создаёт рассказ «Душечка» (1899), причисляемый Толстым и Буниным к ряду наилучших. Название «Душечка» наиболее глубоко передаёт манеру душевного поведения героини, которое просвечивает во всех её поступках, придаёт особое обаяние всему тому, что она говорит и делает, и пленяет всех, кто оказывается рядом с ней. Обворожительность и грация женской души концентрируется в этом снабжённом уменьшительным суффиксом ласкательном имени, воздействие которого на нас гораздо сильнее, нежели любого имени собственного. Исследователи правомерно проводят параллель с её архетипом Психеей, считая Душечку её приземлённым небесным двойником, соответствующим более низкому уровню (Poggioli 1957, Winner 1966, Jackson 1967). Интертекстуальный анализ развеивает все сомнения относительно этой связи.
Душечка по-гречески Psyche, по латыни anima - субстанция души: первобытный спиритуальный символ, принцип женственности (душа в русском языке женского рода, дух - мужского). Другое значение слова psyche - бабочка, поэтому в греческом фольклоре душа изображена в виде бабочки. Любовь является одним из самых основополагающих принципов человеческого существования, в то же время душа привязана к смертному существованию бабочки. Однако у человека архаических времён имелся более абстрактный геометрический символ для изображения души, а именно яйцо или шар (круг, кольцо), которые символизировали полноту, изначальное единство, господствующее во вселенной равновесие.
Душечка это не тип, а целый вид, писал Немирович-Данченко автору, с именем коннотируется и её фамилия Племянникова (Чехов 19741983; Письма 10/409). Это верно, она genus, имеющий разнообразные виды (species). Эта фигура матери и анимы в равной степени воплощают в себе Россию-мать, определяющую русскую национальную идентичность и выступающую в главной роли в эстетике символистов вечную женственность и земную разновидность Софии: теллурическую мать-землю. Начальным лабиальным О имени героини Чехов подчёркивает женственно округлые, овальные черты Оленьки (Ольги, Оли), что одинаково подтверждается внешней и внутренней характеристикой: тихая, добродушная, с кротким, мягким взглядом, очень здоровая, полные розовые щёки, мягкая белая шея с тёмной родинкой, добрая наивная улыбка и так далее (10/103).

Человеческая судьба и глубина характера сгущаются в кажущиеся незначительными детали. В серости будней обыкновенного человека писатель был способен уловить внезапно освещающий суть чрезвычайно значимый момент, когда в несущественности бытия вдруг проблескивает суть. Его герои показаны беспристрастно, лишены нравственного осуждения, но всегда находилось слово, жест или деталь, которые вскрывали бы сущность их личностей. Однако современники не обратили внимания на эту психологическую глубину, потому что Чехов спрятал её под поверхностью